и прекрасны, их союз крепок до тех пор, пока они смотрят друг на друга без вожделения. Но как только вступают в силу инстинкты, все меняется до неузнаваемости, краски меркнут, голоса пропадают, – Анри тряхнул головой. – Я побоялся потерять чистоту восприятия мира, которая связывала нас с Катрин. Наши отношения выходили за рамки человеческого сознания. Все, что с нами происходило совершалось на уровне звездного неба…
– В которое ты так любишь смотреть, – улыбнулся Эдгар де Лакруа.
– Да, – Анри тоже улыбнулся.
– Что ты намерен делать теперь? – поинтересовался Эдгар де Лакруа.
– Жить, слушая свою душу, – ответил Анри.
– Ты становишься настоящим мужчиной, сынок, – пожав его руку, сказал он. – Пришло время открыть тебе одну из наших семейных тайн.
– Одну из тайн королевства чамов, – подмигнув ему, проговорил Анри. – Не удивлюсь, если это будет тайна лабиринта.
Эдгар де Лакруа побледнел и, понизив голос, сказал:
– После заката приходи на крышу. А пока займись делами в кафе.
– Хорошо, отец, – сказал Анри и вышел.
Он старался быть вежливым и корректным с посетителями. Много шутил, смеялся. Каждый раз, когда на двери звякал колокольчик, Анри с надеждой поворачивал голову. Ему хотелось, чтобы Катрин пришла в кафе, села за свой столик и сказала:
– Привет. Как давно я не виделась с вами…
Потом образ Катрин вытеснили мысли о мадам Ванессе. Анри начал представлять, как усадит эту элегантную даму за столик у окна, сядет напротив и будет смотреть в ее сияющие девчоночьи глаза. Его сердце будет замирать от ее негромкого голоса, от грассирующего «эр». А потом они поднимутся на крышу и залюбуются закатом. Мадам Ванесса будет сидеть на бронзовой скамье, а возле ее ног примостятся они с Катрин. Анри хотелось, чтобы Катрин была рядом, чтобы она вместе с ними вдыхала прохладу ночи и вслушивалась в тишину. Присутствие мадам Ванессы не позволит им с Катрин перейти запретную грань. Ее разъединяющая, с гордо поднятой головой фигура, объединит их, свяжет еще крепче. Разъединяющее объединение будет звучать в словах, угадываться в жестах и взглядах.
– Ах, Катрин, почему все так глупо выходит? – мысленно спросил Анри и услышал ее горестный вздох:
– Не знаю, Анри…
– Наверное, нам следует побыть вдали друг от друга, чтобы во всем разобраться, – решил Анри. Воображаемая Катринсним согласилась.
После заката Анри поднялся на крышу, сел на скамью, раскинув руки, откинулся на спинку и закрыл глаза. Скрипнула дверь и в тишине зазвучал бархатный баритон отца:
– Бронзовая скамья работы Каффиери, на которой ты сидишь – символ любви твоего деда и Марии Антуанетты.
Анри поспешно поднялся и, повернувшись к отцу, стоящему в дверном проеме, воскликнул:
– Ты говоришь о королеве?
– Нет, – улыбнулся Эдгар де Лакруа. Он плотно прикрыл дверь и сказал:
