выхода, я подолгу рассматривала себя в зеркале и искала изъян. Наверное, жизнь не складывается потому, что я ношу очки. Вот в чем дело.
К шестнадцати годам Наталка сменила прежнюю компанию ровесников, держащих сигареты в рогатках из щепочек (чтобы мама по запаху не попалила), на более продвинутую. Это были «олдовые» музыканты, то есть, по нашим представлениям, взрослые. Двадцати-, двадцатипятилетние…
Леня был вокалистом в группе, а Андрюша – флейтистом. Мы с Наталкой стали бегать к ним на репетиции и концерты. Обе по уши влюбились в Леню. Он выбрал Наталку, и мне опять пришлось сидеть со своей влюбленностью один на один.
Весь этот сюжет был просто утоплен в алкоголе, так много и так часто выпивали в этой компании. Разбавленный спирт и дешевый портвейн из пластиковых бутылок. Мы поздно являлись домой. Родители стояли на ушах, обзванивали морги и больницы. А нам вроде и было стыдно до дурноты, но остановить все это не было никаких сил. Ну что вы, ну музыканты же, стихи пишут, песни сочиняют… Такое дело!
Одним махом я перепрыгнула черту, не успев и пикнуть. И вот уже меня окружили наркоманы, маньяки, бомжи и привидения. Запретная зона наконец приняла в свои объятия. Жизнь сделала изгиб.
Я никогда не читала так много, как тогда. Из новой компании на меня повалились незнакомые имена писателей, и оказалось, что домашних книжек мне недостаточно. Я стала ходить в библиотеку и покупать книги в букинисте на карманные деньги. Сартр или Ремарк потом догнали меня в школьной программе, а вот о Генри Миллере на литературе ничего не рассказывали… Все это изучалось мной ночью на подоконнике, куда я переехала из туалета.
В старших классах мы уже не ходили в поэтический кружок и Ярославцева совсем забросили. К нему подтянулись пятиклашки, а нам стало как-то несолидно. Выросли. Все дети талантливы, но отнюдь не каждый потом до старости пишет стихи, да еще и толковые. Из нашего кружка ни одного поэта не вышло.
Тогда мы с Наталкой уже хорошо освоили центр. Там обитали наши музыканты. Всякий раз, проходя мимо Писательской, я говорила Наталке, что нужно навестить Ярославцева. И вот однажды мы наконец заглянули.
Это было вдень Ивана Купалы. К вечеру ливанул дождь с градом, бешеными потоками несущийся по асфальту к канализационным люкам. Пробежав от остановки до писателей, мы обе оказались мокрые насквозь.
И вот мы возникли на пороге, как две принцессы на горошине. Писатели были на месте. Ярославцев, как обычно, сидел уткнувшись в рукописи. Коваленко читал у окна, тоже как всегда. Оба что-то потягивали из рюмочек, какой-то коньячок. По-рабочему так, непразднично.
Нас немедленно напоили чаем. Коваленко предложил коньячку.
Ярославцев приставил указательный палец к переносице и смущенно проговорил:
– Не рано ли… девчонкам?
– Ты что, Кеш? – удивился Коваленко. – У тебя девки, гляди, какие здоровые.
