опознать его, установить, как звали этого бывшего человека...
Раньше, всего несколько лет назад, такого не было. Наступила какая-то новая, невиданная степень озверения в обществе. Обычная ссора, причин которой потом никто и вспомнить не может, приводила к самым страшным последствиям – удар кухонным ножом, удавка из проволоки, в ход шли утюги, как горячие, так и холодные, молотки, топоры для разделки мяса. А протрезвев, увидев последствия своего минутного гнева, человек, естественно, думал над тем, как избавиться от трупа. И не придумывал ничего лучшего, как разделать его на куски и разбросать по городу.
А тут еще начались разборки между торгашами, авантюристами, бизнесменами первого поколения, между банкирами и кредиторами, поставщиками и покупателями, между транспортниками и производителями, ворами и скупщиками краденого...
В результате не было дня, чтобы где-то в городе не нашли руку, ногу, ухо. Самое напряженное время начиналось весной, при таянии снегов. Из снега появлялись такие жуткие находки, что народ цепенел и замыкался.
– Его уже ребята по частям разнесли, – пояснил Амон. – Голова только осталась. Я попросил, чтобы оставили голову, тебе хотел показать, порадовать.
– Ну, показал, порадовал, а дальше?
– Следом пойдешь, начальник.
– Это как? – спросил Пафнутьев, но похолодел внутри, потому что понял все, понял, но разум отказывался принять и согласиться с услышанным.
– Да вот так же.
– Неужели убьешь?
– Зачем убивать? – удивился Амон. – Какие-то слова ты, начальник, говоришь... Видел, как барашка разделывают? Нет? Разве его убивают? Нет. Его разделывают. Сначала горлышко, – Амон повертел в воздухе ножом, – потом надо кровь спустить... Ну, а уж в конце разделка.
– Ты же кровью все зальешь?
– Зачем тебе думать об этом, начальник? В ванне все сделаю. Кровь твою смою, а потом сам ванну приму... Понимаешь, только после этого я буду знать, что смыл позор. Буду лежать в теплой воде и думать, как по канализации течет твоя горячая, справедливая кровь... А! – воскликнул Амон, и глаза его сверкнули. До этого он говорил тусклым, безразличным голосом. И это было самым страшным. Амон не грозил, не устрашал, просто объяснял, что будет дальше, и по тому, как без интереса рассказывал, Пафнутьев понял, что так все и будет, ему совершенно безразлична жизнь Пафнутьева.
– Ты меня не убьешь, – произнес Пафнутьев, скорее успокаивая самого себя.
– Начальник, ты меня наказал... Сильно наказал. Несправедливо. Знаешь, что со мной в камере было?
– А что с тобой было?
– Не надо быть таким хитрым, начальник. Раньше надо было хитрить. Ты все знаешь. И что мне после этого делать? Как мне дальше жить?
– Не знаю... Сам виноват. Пропуск из прокуратуры был у тебя в руках.
– Э, начальник... Это все подробности. Главное то, что было, и то, чего не было. А ты знал, что будет в камере. Потому и отправил меня туда. Знал?
– Сам все испортил... –
