Знаю!
– Вот здесь и развернулись печальные события, – уныло тянул Ковеленов.
– Для кого печальные?
– Для меня, конечно. А потом... Потом, кто его знает, кого эти события засосут, затянут, поглотят...
– Ладно, еду.
– Мне подождать?
– Подождать, но в сторонке. В дело не лезь. Вообще постарайся не возникать.
– Нам всем этот совет не помешает, – произнес Ковеленов загадочные слова, но пока Пафнутьев соображал, как их понимать и что за ними стоит, он сам уже положил трубку. Помолчал, глядя в телефонный диск. Что его насторожило в этом разговоре, что было непривычным? Ковеленов говорил о клумбе с красными цветами и сказал, что они, по его мнению, цветут чуть ли не всю зиму... Непонятно. Ковеленов в разговоре допустил какой-то сбой, нарушение связности... Но Ковеленов не допускал сбоев. И проскочило у него еще одно словечко – замоченные скамейки. Замоченная, значит, насильственно убитая скамейка? Или он просто нашел возможность вставить в разговор само слово – «замоченный»? То есть убитый. Кто убитый? Он сам, Ковеленов? Но я с ним разговаривал, и это был именно Ковеленов... Кто же еще убитый, о ком он открыто сказать не мог?
Пафнутьев наскоро попрощался с Викой и вышел на улицу. В сквере, расположенном в тылу кинотеатра «Пламя», он был через пятнадцать минут. Кинотеатр стоял пустой, облезлый, афиш не было, фильмы здесь давно не крутили. Как и во всем городе – явные следы запустения, разложения, умирания страны. В громадных стеклах здания он увидел лишь разноцветные блики заморских машин – из кинотеатра устроили автосалон. Но возле здания Пафнутьев ничего странного, неожиданного не увидел. Бродили мокрые парочки под зонтиками, по привычке приволокшись к кинотеатру, на остановке троллейбуса сидели старухи с двухколесными сумками, набитыми пустыми бутылками, – видимо, возвращались с промысла по окрестным кустам. Старухи смотрели прямо перед собой уставшими от жизни глазами, и никакого волнения на их сморщенных лицах Пафнутьев не обнаружил. Где-то в глубине сквера топтались несколько парней в кожаных куртках... Прогуливал какую-то мокрую несчастную болонку старик с тростью.
И все.
Пафнутьев удивился, еще раз обошел вокруг холодного кинотеатра – ни драки, ни скопления народа, ни самого Ковеленова он не увидел. Пройдя по дорожке в сторону клумбы, он нашел телефонную будку, о которой говорил Ковеленов. Все правильно – дверь сорвана, стекла выбиты, но трубка... Тут он столкнулся с первой неожиданностью – трубка висела как-то уж очень безжизненно, так работающие телефоны не выглядят. Он подошел поближе, заглянул за будку. Все нормально – грязь, пакеты, небольшой филиал общественного туалета. Пафнутьев вошел в будку, взял трубку, послушал – она молчала. Телефон не работал. И похоже, не работал уже давно. Разбитые стекла, прожженный, расплавленный сигаретами диск, гвоздь, безжалостно вколоченный в монетную щель... Видимо, здесь самоутверждалось молодое поколение, выбравшее пепси-колу и рыночную экономику.
Пафнутьев уже хотел было выйти из будки, но не успел – сильный удар по затылку сразу пригасил и восприятие, и желание сопротивляться. Последняя связная мысль его была словно для
