тому что соответствующие звуки, как пишет энциклопедия, исчезли.
Я думаю, что звуки все-таки не исчезали, но кому-то показалось, что в партитуре слишком много нот. Петр Первый, например, отменил кси, омегу и ижицу, но ижица не сдавалась, вылезала снова и снова, пока, совсем исчезнув из письма, не въехала в язык на кривой козе: вдруг оказалось, что ей очень удобно обозначать человеческий рот (Гоголь сравнивал с нею рот Ивана Ивановича, и это только один из).
Далее. Тридцать две или тридцать три? Тридцать три, конечно, хорошая цифра, но раньше (до 1942 года) меня бы поправили: 32, потому что Ё за букву не считалась. После 1942 года меня, наверное, посадили бы: Ё стало обязательным к употреблению в печати с 1942 по 1953 год. Вы знаете, кто умер в 1953-м?
Он не знает. Он пришел не для того, чтобы слушать историю букв: ему нужно получить свой урок русского, желательно раз в неделю, желательно без домашних заданий, чтобы «немножко читать» и «как-нибудь говорить». Желательно понимая, что сказал.
Но меня уже не остановишь.
– Смотрите, какая экономия средств! К примеру, звук [ч]. Немцы передают его четырьмя буквами – tsch, англичане двумя – ch, у французов отсутствует. Хотя нет, английские слова вы же произносите на английский манер. Например, скотч.
– А вы сами «ч» не путаете с четверкой, когда пишете? – робко сомневается ученик.
Молодец! Путаем. Конечно же путаем. Много чего мы путаем, когда пользуемся языком.
Давайте действительно ближе к практике – выучим цвета.
Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан.
Да, видите, голубой и синий, причем синий особым словом, отдельным. «Где» – это голубой, го-лу-бой, что, никак не запоминается? Ну, ничего, придумаем что-нибудь, придумаем… Вот смотрите, glace – лед, прозрачный, светлый, голубой. Вот зеркало, прозрачное, светлое, голубое. Запомните первую букву, посмотрите на цвет, видите небо, ну?.. Словарь Ожегова (1981 года издания), который был у нас дома в маленьком книжном шкафу, называл слово «Боже» междометием.
А рядом «Сидит Фазан» – синий-синий, больше, чем море, синий, больше, чем синька, синий. Море будет по-английски си-и-и-инее. ОК?
– Я попробую. I’ll try again. Je vais essayer. – Он смотрит на меня очень преданно, он хочет выучить, он хочет быть способным, он хочет взять и поехать уже куда-нибудь на этом чудовищном языке.
А я не даю, стерегу чудо-юдо, натягиваю узду, отсчитываю полчаса, перемена, и еще полчаса. Перемена.
Русский из-за плохих самоучителей, жестоких, тупых или просто неопытных преподавателей, отсутствия нужного количества интересных учебников, двуязычных книг с комментариями на каждой странице, школ и культурных центров за пределами России, а также отсутствия банальных человеческих причин и перспектив для его изучения несправедливо считается одним из самых трудных языков в мире.
Я никогда не стала бы давать уроки русского языка, если бы не Фаня Паскаль.
Фаня Паскаль жила в Кембридже в 30-х годах ХХ века и давала частные уроки русского языка всем желающим. Группа учеников Фани, если собрать их всех вместе, наверное, могла б удивить любого пестротой своих политических взглядов, неровностью в возрасте и в образовании и несхожестью причин, по которым все эти люди учили русский. И наверное, поэтому никакой группы-то и не было. Ученики приходили поодиночке, каждый на свой урок и на чашку чая.
Как-то раз к Фане пришел сам Людвиг Витгенштейн, выдающийся философ-аналитик ХХ века. Пришел и сказал, что хочет прочитать Достоевского в оригинале (возможно, он хотел почитать в оригинале и Толстого, ведь до Кембриджа Витгенштейн, будучи на фронте, носил в своем военном мешке Библию в пересказе великого русского писателя, но об этом Фаня умалчивает).
С Фаней Витгенштейн научился читать и писать по-русски, расставил ударения на каждой странице «Преступления и наказания» Достоевского, запланировал и обдумал поездку в Советскую Россию. Приходя на урок, Витгенштейн задавал массу возможных и невозможных вопросов, пил чай с пирогом, до которого был большой охотник, и рассказывал о своей жизни. Фане Паскаль тоже было что рассказать, и, похоже, Витгенштейн слушал ее истории с удовольствием. В конце концов именно Фаня Паскаль наряду с известнейшими людьми Кембриджа стала адресатом удивительных исповедей Витгенштейна. Но поскольку это все-таки не Фаня Паскаль, а Витгенштейн создал «Логико-филосовский трактат», загадочней которого в ХХ веке так ничего и не придумали, то Фаня рассказала про встречи с ним в своих мемуарах, а не наоборот.
Когда я прочитала обо всем этом, то подумала: «Как, должно быть, интересно давать уроки такому человеку, как Витгенштейн. Можно даже гордиться тем, что ты когда-то давал уроки русского языка. Никогда не знаешь наперед. Если повезет, то однажды к тебе на урок придет Людвиг Витгенштейн собственной персоной», – подумала я.
И дала объявление,
