больными ходил, как положено, с молитвой. Лежал, помнится, в ту пору один скитский послушник. Когда стало ему плохо, попросил он посадить его на стул, и на стуле помер. Перед выносом положили его на кровать, больные тут стояли. Поражённый такой внезапной смертью, я взмолился про себя: «Господи, воскреси его, Тебе всё возможно». И к вящему страху моему он вдруг ожил и спросил:
– Скажите, сколько часов?
– А тебе сколь надо?
– Мне все часы нужны…
Побежали сообщить доктору. Но когда собрался народ, он опять почил.
В той же палате лежал маленький мальчик, весьма беспокойный, страждущий.
– Давайте, – предлагаю, – братия, по нём Псалтырь читать.
Стали мы читать, малыш стал меняться, тихий такой стал, креститься часто стал – и вскоре умер. Доложили начальству. И перевели меня опять в хлебную, а затем в трапезную.
Здоровье моё не поправлялось, стал я унывать. Пришёл раз в таком состоянии к отцу Варнаве.
– Умру, – говорю, – не дождавшись пострига. Постригите, батюшка, тайно в мантию.
– Зачем, – возражает, – тайно? Явно монахом будешь. Лечиться брось. Молись Господу. Я поручусь за тебя. Послушаешь, до ста лет доживёшь, будешь лечиться, раньше помрёшь. А всё желаемое получишь в своё время, ступай.
Продолжил я своё послушание в трапезной. И скажу вам откровенно, среди простого народа в то время рабов Божиих было больше, чем в монастырях. Однажды пришлось мне кормить одного благообразного старичка, а он и скажи: «Хорошо тебе тут, но скоро потребуют тебя к преподобному Сергию». И впрямь, в 1875 году благословили меня на новое послушание: к раке преподобного Сергия. И пробыл я тут три с половиной года. Затем был свечником у трёх мощей: Серапиона, Иоасафа и Дионисия. А в 1879 году назначили пономарём.
Многих моих сверстников уже постригли, а меня всё обходили. И то, надо сказать, было тогда время настоящего упадка подвижничества. Иные только по одёжке числились монахами: заводили любовниц, ели мясо, копили деньги. О стяжании духа Святаго Божьего, как говорил батюшка преподобный Серафим Саровский, не думали вовсе. Мне же чуть что говорили: «Жил бы, как люди, давно бы монахом был, а ты всё святошу из себя ставишь…» Я не отвечал, но внутренне скорбел. Утешался словами старца Варнавы да молитвой. И всё же иногда очень горько бывало. Немощен человек. И если бы Господь не имел обыкновения испытывать нашу веру до конца, все бы превратились в фарисеев, уповая не на Его милость, а на свои заслуги.
Однажды в таком скорбном состоянии подошли ко мне два странника, старик с молодым парнем, лет тридцати, не более.
– Что ты всё скорбишь о монашестве? И в миру выше монахов бывают. К тому же у тебя есть надежда, так?
Утешно мне стало от их слов, завёл я их к себе чайком угостить. Стал просить пожить в Лавре до моего пострига.
– Поживёте, – говорю, – тогда имя моё новое узнаете.
– Да твоё имя давно уже в книге лежит, – ответил молодой.
А я и впрямь, ещё задолго до пострига написал имя, которое хотелось
