до старицы, брандвахты не было на месте. Была пустая вода и вокруг ночь. Даже сесть было не на что.
– Так ведь Федор и говорил утром-то… Как это забыли? – удивлялся Стрежнев. – Да ну, как не забыть – весь день в таком аду.
– На катер надо, – сказал Семен.
– Замерзнешь, не топлено… И дров, дураки, не заготовили.
– Ну, пошли в поселок, в общежитие, к линейному.
– Спят все. Булгачить-то… Да, наверно, и места нет. Кто нам припас? Пойдем вон в контору хоть, на столах переночуем, немного осталось уж, – сказал Стрежнев.
– Все равно, на чем, – согласился Семен.
Пожилая сторожиха открыла им, и они поднялись на второй этаж. В конце коридора возле окна стоял стол.
– Вон ложись на стол-то, а я на полу, – сказал Семен и лег возле стены. Потом одумался, встал и перешел поближе к печке. Положил под шапку два полена и затих.
Стрежнев развернул возле окна стол, снял с себя фуфайку, сунул ее в изголовье на подоконник и тоже прилег.
Уснули быстро. И, когда поднялась к ним снизу сторожиха, они уже ничего не слышали. Она поглядела, потом сходила вниз и осторожно подсунула под голову Семену какую-то одежонку.
Часа два от силы спал Стрежнев. Среди ночи он неожиданно очнулся не то от увиденного во сне, не то от предчувствия – казалось, все гибнет, вся жизнь, и надо вставать, что-то делать. Скорее, а то…
Нет, ничего страшного не было. Было просто наваждение – все та же неотступная дума, что последняя навигация кончается.
«Но не жизнь же… – подумал с радостью Стрежнев. И удивился, что не смог этого осознать и различить до сих пор. – Просто вышли годы, отплавал сколько положено, и все! Закон для всех. А уж сколько буду жить, это мое дело. Тут мы еще подумаем… – рассуждал он, сидя на столе и закуривая. – Что ж, на берег так на берег. Не я первый. Только никогда не думал, что так тяжело… Или время такое? А и на самом деле, что делать-то буду? Куриц гонять по огороду? За грибами, за черникой ходить с Анной?.. Та-ак…»
И он представил, как будут они рано утром приходить вместе с Федором к караванке на берег, где собираются перед выходом в рейс все капитаны и шкиперы. Курят на скамейке, спросонья зевают, глядят на притихший затон, на свои катера, на которых матросы уж растопили печки. Все ждут последних указаний начальства, звонков из диспетчерской…
Потом, уяснив все, капитаны один за другим, не спеша, вразвалку сойдут, разъезжаясь ногами по песку, к своим катерам, пройдутся для порядка по палубе, пнут что-нибудь походя, чтобы указать матросу: «Убери!» И все спустятся к двигателям в машинные отделения.
Бодро схватятся, заурчат движки, все бойчее, забористее; зафыркает возле бортов вода от выхлопов… И один по одному отойдут катера от берега, развернутся и, разгоняясь, и все круче наводя волну, убегут, скроются за поворотом, и останется над водой в затоне только тающий легкий дым да пустая ненужная тишина.
«Ну, две жизни тоже не проживешь», –
