Четко очертились по мерцающему небу купола церквей, зубцы крепостных стен, и погасли. Остров Буян!
Бросили трап. Пахло болотом, зудели комары, квакали лягушки. Троцкий сошел на берег, подал Рейснер руку. За ними при свете факелов матросы на руках вынесли деревянный ящик. В нем, в стружках, лежало таинственное изваяние, долженствующее увидеть завтра свет. Троцкий хлопнул себя по щеке, размазал жирного комара.
– Насосался, эксплуататор!
Лариса засмеялась, ее восхищало чувство юмора этого человека, даже к комару он подходил с классовых позиций! Он склонился к ней для поцелуя, в стеклах пенсне полыхнули багровые факела.
Троцкий с Ларисой разместился в местном монастыре в покоях святителя Гермогена.
Ночью квадратная площадь Свияжска была оцеплена ротой красноармейцев Симбирского Полка Пролетарской славы. До утра продолжались работы.
При сером рассветном свете на временном постаменте, сколоченном из деревянных горбылей, под конфискованными в храме Троицкого монастыря драгоценными ризами возвышался новый памятник, но кому он был посвящен, никто не знал.
После обеда был созван митинг на площади. Имя Троцкого гремело по России, многие пришли послушать вождя добровольно, многих, особенно монахов, согнали на митинг силой.
Троцкий вышел после сытного монастырского обеда, во время которого отведал знаменитых свияжских медов.
На палящем солнце в течение часа Троцкий говорил о часе возмездия, об угнетаемом апостоле диктатуры пролетариата, о братстве и «Интернационале». По лицу его кматились крупные капли пота, он утирал их. Наконец наступила кульминация митинга.
– Товарищи! – прокатился над толпой надтреснутый голос трибуна, а рука его указала на статую, укрытую материей. – Тот, который стоит пока под этим чехлом, должен рассматриваться каждым как невинный человек, который в течение двух тысяч лет был прикован к позорному столбу капиталистической интерпретации истории! Все должны принять его теперь как великого пролетарского Прометея… Это – Красный предшественник мировой революции, двенадцатый апостол спасителя буржуев, Христа – Иуда Искариот!
Толпа на минуту онемела. Затем большинство присутствующих начали креститься. Никто еще не понимал сути просиходящего.
По потному лицу Троцкого пробежала болезненная гримаса. В его облике что-то переменилось, он положил себе руку на грудь.
– Я несу вам послание, – задушевно сказал он, совсем не тем тоном, каким говорил о часе возмездия и Интернационале. – Я несу грех всех времен. Во мне – правда. Разве вы не узнаете меня? Я – СПАСИТЕЛЬ НАШЕГО ВРЕМЕНИ. Я – ОН!»
Рука наркома указала на памятник. В этот миг над городом пролетел самолет, и толпа вслед за Троцким посмотрела на небо.
– «Да здравствует мировая революция!» – закричал Троцкий, спустился с трибуны, подошел к молодой женщине в комиссарской куртке, поклонился ей и подал конец пеньковой петли, которой был обвязан чехол памятника. Женщина дернула трижды, прежде чем материя
