Даже смерть не осилит вечный скрип колеса. И, что бы ни случилось, как черно и пусто не было бы вокруг – оглянитесь – в переулке, за поворотом, на линии горизонта светится пестрый полог! Рано или поздно, зимой или летом, но когда-нибудь – обязательно! – повозка дождется вас.
Прекрасная Любовь
Виктору Карасеву (Сказочнику)
Стоянка труппы представляла собой жалкое зрелище. Тощий – хоть ребра считай – старый мерин грустно жевал сухую траву, поводя боками и вздрагивая от ветра. Повозка накренилась на один бок – колесо с неделю, как надо было менять. А заплат-то, заплат на пологе – на всю нищую братию хватит! Под лысеющим дубом тлел костерок, шипя на редкие дождевые капли. У огня уныло сидели актеры. Невезучая Берта – кто глянет на личико, когда одна нога короче другой, пожилой Ромео, до потери лица избитый обманутым мужем – инвалиды, которым и податься-то некуда. Прочие разбежались, как тараканы – одна неудача, вторая, третья – значит виноват Арлекин. Потух (или протух) – ни игры ни везенья. Еще лет пять назад кто бы слово сказал поперек, в рот смотрели, негодяи, угольки к трубке подносили. А тут как легла хвороба на тоску осеннюю… Может, конечно, где зря и прикрикнул – но с кем не бывает… Может Джульетту зря отпустил из труппы – так поди удержи молодую да раннюю! Любовь, понимаете ли, господа актеры… Дал бог счастье девчонке, да от нашего лоскутка и отрезал. Пьеро учиться подался, в университет – ждали его там, как же. Панталоне в столице осел, важный теперь небось, толстый – в городских воротах застрянет… А у нас не сегодня – завтра детей кормить нечем будет…
– Ты бы пил меньше, глядишь и на еду бы хватало, – вставил грустный Ромео.
– Меньше, больше какая к чертям разница! Пропала труппа, как есть издохла. Что мы втроем осилим? Завтра до города доберемся, а играть все одно нечего. Хоть с протянутой рукой иди – подайте актерам погорелого театра! Выпьешь – забудешь, а протрезвеешь – и не жил бы вовсе, – Арлекин запрокинув голову вытянул последний глоток из фляжки, отшвырнул пустую посудину в ближнюю лужу. Потянулся было набить трубку, потряс кисет, сплюнул со злобой и скорчился у огня, как старик.
Из-под серого полога на Арлекина смотрела женщина. Худощавая, волосы прибраны под платок – как подобает мужней жене.
Господи-божечки мои, на кого он похож! Сутулится, крючится, на губах – ни улыбки, в глазах – ни звездочки. А недавно еще любая отдала бы полжизни за один его взгляд! Никто в мире не умел смотреть так весело и ясно, понимая и обнимая одновременно. Совсем молодым он повел за собою актеров, и ведь пошли, как родные – лучшего Арлекина и придумать было нельзя!
Он блистал на подмостках, срывая букеты смеха, жонглируя аплодисментами, марионеткой на нитках водя толпу. Подбирал роли к актерам и актеров под маски, ни разу не ошибаясь, умел показать, объяснить, а порой и заставить играть – и его похвала становилась дороже денег.
Когда
