style="font-size:15px;"> Но полностью он не умолкал ни на секунду, ни на миг – все гудел, гудел и гудел.
Бом! Бом! Бо-о-ом!
Иногда звук плыл, иногда его перекрывал какой-то посторонний шум, но я слышал звон и только звон, как если бы колокола надрывались прямо в голове. Быть может, они и пробудили меня к жизни? Я этого не знал. Я плыл в беспредельной черноте, не чувствуя собственного тела, не способный пошевелить ни рукой, ни ногой, и мог только слушать. Вся моя жизнь была одним сплошным звоном.
Бом! Бом! Бо-о-ом!
А потом вернулось обоняние. Сквозь дурман забытья пробился резкий запах нюхательной соли, и тут же накатили все остальные ароматы. Пахло медикаментами и антисептиком, к ним добавлялась вонь человеческих испражнений и гниющей плоти.
Больница?!
Запахи пробудили память; вспомнилось, как на Римском мосту кто-то всаживал в меня пулю за пулей, и немедленно навалилось головокружение. Головокружение? О нет! Закружило меня всего целиком! Закружило и потянуло в безмолвие и тьму.
На миг пропал даже неизменный колокольный звон, но тут выяснилось, что осязание оставило меня не в полной мере. Резкие шлепки пощечин пробились даже через онемение забытья.
– Нет! Нет! Нет! – послышалось откуда-то из беспредельного далека. – Не покидай нас! Этот бренный мир еще не готов распрощаться с тобой!
И вновь в нос ударила едкая вонь нюхательной соли. Я на миг задохнулся, потом закашлялся и задышал.
О дьявол! Я же под наркозом!
Морфий? Похоже на то…
И сразу перестали звонить колокола. Взамен пахнуло дешевым табаком и перегаром.
– Ну наконец-то заткнулись! – недовольным тоном произнес кто-то поблизости. – У меня от этого паршивого трезвона голова разболелась!
Собственного тела я по-прежнему не ощущал, сознание мягко покачивалось в беспредельной черноте, и даже думать не хотелось, что станется со мной, когда отпустит наркоз.
Сколько было попаданий? Три, четыре? А ведь еще я сверзился с моста…
– И главное, было бы ради чего трезвонить! – вновь нарушил тишину невидимый жалобщик.
– Уймись! – одернул его голос грубый и недобрый. – Не каждый день императрицы умирают.
– Давно старуху черти в аду заждались.
– Уймись, я сказал!
Почудилось легкое покачивание, а потом толчок, как если бы с носилок меня переложили на больничную койку. Санитары удалились, и я остался в тишине, темноте и одиночестве. Но ненадолго.
Слух почти полностью восстановился, и потому я расслышал и скрип двери, и стук подошв по каменному полу.
– Ну и что тут у вас? – с протяжной вальяжностью поинтересовался кто-то пару секунд спустя.
– Сиятельный, – прозвучал быстрый ответ с легкими нотками заискивания. – Доставлен без документов, в сознание не приходил. Пулевые ранения в предплечье и бедро сквозные, пулю из внутренностей мы извлекли,
