впопыхах,
Я чертыхался яростно-угрюмо,
Виня кого-то в мерзостных грехах,
А с ним себя, растяпу-тугодума.
Доказывал у входа горячо,
Красноречив, как опытный оратор,
Сто тысяч раз и раза три ещё,
Но был суров и глух администратор.
Он резко отвечал, что полон зал,
Он говорил, что зря я время трачу…
Я ничего ему не доказал,
И всё же верил в случай и удачу.
И – долгожданный миг! Не помню как,
Но я проник – стучи и отворится! —
Летит твой лик сквозь синий полумрак,
Поэзии опальная царица!
Летит ко мне и к, замершим, другим
С зеркальной глади крышки фортепьяно,
И женский голос с призвуком тугим
Твои стихи читает – без изъяна!
И я уже с тобой – к плечу плечом,
Твоей моя отмечена судьбина…
А мой билет? Он, в общем, ни при чём:
Мне дорог куст. Особенно – рябина…
Баллада о гвоздях
Они ни в чём не виноваты —
Ладони, что легли на крест.
Был лёгок их порыв крылатый,
Но так тяжёл – Пилатов жест.
Раскинутые для полёта
И пригвождённые для мук…
Не ведал Рим в тенётах гнёта
Таких летящих в небо рук.
А гвозди слепо выполняли
Приказ слепого молотка,
И ни тревоги, ни печали
Не знали ржавые бока.
С того железного почина
Века дремучие спустя
Кижинский выстроил детина
Храм без единого гвоздя.
В чащобе девственного леса,
Чтоб князю тьмы не быть слугой,
От их проклятого железа
Укрылся праведник другой.
Изведал тленья злую силу
Тот храм, а Лыкову-отцу
Железом вырыли могилу…
Sic transit!.. Всё идёт к концу.
Но гвозди сделала планета
Не из железа – из людей,
И крепче, по словам клеврета,
На свете не было гвоздей.
И арестанта-поселенца
Солдатско-царскую шинель
И плоть Кронштадта и Лиенца
Они пронзали, как шрапнель.
И в доски лагерных бараков
Их забивали не спеша,
И в цвет окрашивалась маков
По шляпку вбитая душа.
А мир безумный, мир железный
Всё жаждал крови, как Молох, —
Живой, горячей, бесполезной —
И всё насытиться не мог.
Но дал начало лет теченью,
