личико белое.
Я в третий поклонилася,
И волюшка скатилася
С девичей головы.
– Не будет счастья от этой свадьбы. Невеста-то словно в гости собралась. Не воет, не плачет. Не жаль ей воли девичей.
А невесте полагалось плакать. Веками сложенные свадебные песни одна за другой пели о грозном муже, о шелковой плети, о злом свёкре, о лютой свекрови, о побоях и муках, о горе и бедности. И когда молодые подошли под благословление, а Михаил передал образ Якову, Клавдя поняла, что уходит из родного дома. Она заметила суровое лицо свёкра, знала и его характер.
– Передаю тебе, Яков, дочь своими руками. Люби её, как душу, а тряси, как грушу. Дочь, почитай мужа, кланяйся ему в ноги. Клавдя упала на колени. Вот отец твой, кланяйся ему, вот мать твоя. Болью ударили эти слова Клавдю.
Наконец молодых отправили в спальню. Когда вошел Яков, Клавдя плакала. Её плечики вздрагивали. Яков неловко подошел к ней.
– Клаша, ты чего это? Слышь! Не бойся. Брешут всё старики. Хорошо мы жить будем. Ты мне верь, Клашенька.
– Боюсь, Яшенька. Отца твоего боюсь, мать боюсь. Ведь и ты им подчинён будешь.
– Клаша, знаешь, что мы сделаем? Уйдём отсюда. Далеко уйдём, аж до страны восходящего солнца, где нет зимы. Цветов там, Клаша… Люди там живут не по-нашему…
И Яков долго рисовал ей картину жизни, вычитанную им из книги Водовозова. Клавдя с восторгом слушала его.
– Чудное ты баешь, Яша. Аж в сказке этого нет. Чудно больно.
Яков обнял её, а она доверчиво склонилась к нему на грудь.
– А детей своих учить будем. А мы-то радоваться будем, на них глядючи. Домик построим маленький, чистенький.
Так болтали они, пока Клавдя не уснула тихим детским сном на груди у Якова. Рот её приоткрылся, как у ребёнка, да и сама она казалась маленькой девочкой. Яков осторожно гладил её волосы и не раздеваясь уснул рядом.
Когда утром пришли за рубашкой, Яков прогнал сватов. Но пришёл Михаил.
– Ты, Яков, не дури. Не позорь честь моей дочери. Муж ты ей. Не слушай слёз девичьих. Биться будет – под бок кулаком сунь. Неча возжи-то распускать с первого раза.
Яков остался в комнате, растерянно думая: «Людям-то какое дело до нас. Даже дядя Михаило кулаком под бок советует». Но рубашку не выдали.
По углам зашушукали старухи, как запечные тараканы, негромко, но так, чтобы слышно было:
– Не будет добра. Порченая девка.
– Жених сурочен. Сглазу. В городе его жид испортил.
Михаил не на шутку рассердился на Якова. Чуть в глаза не плюнул. Василий и Варвара ехидно улыбались.
Три ночи убаюкивал Яков на коленях Клавдю, не обращая внимания ни на шушуканье, ни на обиды Михаила, ни на открытые насмешки родни. Но вот нагружены подводы с приданым: сундуками, шубами, холстами. К саням были привязаны овцы, лошадь, корова-первотёлок. Среди родни начался скандал. Василий считал себя кровно обиженным, хотя до этого радовался обильному приданному.
