грязная!.. – сезонь и шваль,Я, лупоглазая совища,
Измерившая близь и даль
Тесово-голым телом нищим,
Глодавшая кусок в дыму
На станции, в мазутной фреске, —
Я – здесь?!..
Уж лучше бы в тюрьму.
В ту камеру, где пуля – резко —
Из круглой черной дырки – в грудь.
Ору я песню! «Крэйзи», – цедят.
Я выживу. Я как-нибудь.
А мне во шрамы – роскошь целят…
И уже понятно, что произойдет. Траектория великого пути замкнется: Маринка вернется на родину.
И эта родина, как не раз бывало со всеми возвращавшимися, убьет ее.
Тут беспощадный реализм этой книги, прежде чем вернуться на круги своя – к изначальной трагедии и привычной суровости, – на миг обращается в легенду, если не в сказку. Маринка пешком (как классическая паломница) идет к Байкалу, чтобы омыть лицо и руки в его святой для нее воде, разводит костер на его берегу, вспоминая былое. На байкальской скале она видит древний петроглиф, изображающий меч, и понимает: здесь меч хранится, и она должна его добыть.
Зачем? Такой вопрос, читая легенду, не задают. Затем, чтобы стать сильнее; чтобы стереть одним сказочным жестом мглу тысячелетий; чтобы этим сверкающим мечом, как то и требуется в легендах, сражаться со злом (с которым Маринка, надо заметить, до сих пор справлялась без меча). Ей удается совершить подвиг добычи, но именно здесь, когда меч уже у нее в руках, и может у нее, сильной-могучей, начаться новая, волшебно-счастливая жизнь, ее и настигает гибель – в лице трех бандитов-попутчиков, пассажиров поезда, где она едет (снова едет – неизвестно куда). Маринка сражается с бандитами в тамбуре и уже побеждает, как вдруг некая черная фигура (читай – сам дьявол) выбивает оружие у нее из рук, и меч со звоном летит вон из вагона.
Маринка зарезана тремя ножами. Она погибла. И появление ее «малеванца», что на морозе сидит за мольбертом, стоящим на снегу близ железной дороги, и застывающими на лютом холоде красками пишет все, что видит вокруг, вполне закономерно. Ее далекий случайный возлюбленный, не принимавший никакого участия в ее огромной, обширной жизни, оказывается ее лучшим летописцем. Летописцем без слов. В этом случае автор, изображая события и положения отнюдь не красками, а словами, уступает место стихов прозе, и ее плавное, почти речное течение успокаивает нас: все, что было, всего лишь сон о жизни, а жизнь – вот она: художник за мольбертом посреди снегов, и он просто рисует все, что видит.
Один из финальных поэтических фрагментов «Меча Гэсэра» имитирует, а потом и вольно интерпретирует старинную народную песню «Исходила младешенька все луга и болота, а и все сенные покосы» (эта песня, кстати, была использована Модестом Мусоргским в опере «Хованщина»). Этим финальным фольклорным штрихом ярко подчеркивается принадлежность «Маринки-сардинки» к миру народа, и народность в этом контексте не лаково-принаряженная, а глубинная, исконная:
…Улетала младешенька
За моря-океаны,
За моря-океаны,
За снега
