по берегу дальше, почти к изножию сопки, долго смотрела на покрытые снегом горы. Торжественная тишина вернула ей равновесие. Дархан никому ничего не скажет, а скажет – что с того? Где свидетели? Она еще своему мужу не изменила. Она, Аю, с этого дня просто не будет никуда из юрты одна выходить. И все тут. Глядишь, Дархан и перестанет ее преследовать.
Успокоив себя таким образом, Аю повеселела. Потом глянула на солнце, уже коснувшееся земли, и заторопилась обратно: в ранних зимних сумерках одинокой безоружной женщине и здесь в одиночку ходить не след, зверь иногда совсем близко к селищу подходит…
Вернувшись, она зашла все же к соседке и села с ней прясть. Прясть Аю умела очень хорошо, и ее это всегда успокаивало: кудель тянется, свивается в нитку, будто сама скользит между пальцами. И думается в этот момент о чем-то простом и уютном – о долгих зимних вечерах за тихим сумерничанием женщин, о мерцающих в полутьме угольках и сказках, которые рассказывают детям на ночь, убаюкивая… Аю незаметно начала напевать себе под нос какую-то песенку без слов.
Хозяин юрты вошел, резко откинув полог. Обе женщины подняли на него глаза и, увидев выражение его лица, замерли. Аю знала его давно, они были одного рода. И если Оху сейчас так смотрит на нее, то что-то стряслось.
– Что случилось, Оху? – стараясь казаться спокойной, спросила она.
– Хулану стало плохо прямо на пиру, – сказал Оху отрывисто. – Он посинел, схватил себя за горло и принялся кататься по земле, словно его кто душит. А потом обеспамятел. Совет прервали. Сейчас с ним шаман.
– Что? – Глаза Аю округлились, она уронила прялку. – С ним же было все хорошо еще днем!
– Я сам не видел, мне так сказали, – буркнул Оху. – Тебе надо пойти туда.
Аю, конечно, в этом совете не нуждалась: она, даже забыв набросить верхнюю одежду, простоволосой выскочила из юрты и побежала к себе. Внутри нее ныло что-то очень похожее на вину: в то время как она целовалась с братом мужа, он… его…
В их большой юрте все было перевернуто вверх дном. Озабоченные люди сгрудились вокруг мужской половины, а некоторые откинули войлоки и зашли на ее женскую – не до соблюдения приличий. Завидев Аю, ее испуганные глаза и непокрытую голову, мужчины только молча расступались.
Хэчу лежал навзничь, его глаза закатились, на всем лице выступила странная, обильная, как роса, испарина. Черты лица заострились, и в этот момент он вдруг стал страшно похож на Дархана. Аю издала какой-то сдавленный крик и вцепилась зубами в рукав, чтобы не закричать. Шаман остро глянул на женщину и молча показал ей на место рядом с собой. Он уже обложил хулана амулетами и напоил отваром. Сейчас он поручил Аю обтирать мужа травяным отваром и принялся бормотать заклинания. В юрте, где было столько людей, воцарилась тяжелая, жутковатая тишина, прерываемая только всхлипывающим дыханием больного.
Вдруг дыхание Хэчу прервалось, он сделал судорожный вдох и замер. Забыв обо всем, Аю закричала, забилась, затрясла его плечи. Хэчу открыл глаза, посмотрел на нее долгим взглядом. Потом слабо улыбнулся, и жизнь ушла из его глаз.
