воеводы откладывали рассмотрение судебных дел, другие – набирали первых попавшихся кандидатов, часто вопреки их протестам. В 1621 году данковский воевода взял в палачи казака; а когда валуйский воевода в 1632 году писал о том, что у него нет палача, власти указали его «выбрать из тутошных людей». Воевода Ефремова попал в такой же переплет в 1649 году, сообщая в Москву, что из-за отсутствия палача не мог продвинуться в расследовании убийства. Предыдущим палачом был стрелец, по-прежнему проживавший в городе, но, по его словам, выполнять эту должность его заставил прежний воевода, и теперь он не желал возвращаться. Другой местный житель, имевший опыт заплечного мастера, просто покинул город. Напоминая в отписке царю, что без его указа он не смеет взять палача из служилых людей, воевода просил необходимых инструкций. Когда в 1682 году спешно казнили князей Ивана и Андрея Хованских, не нашли палача, поэтому провести казнь заставили одного из стрельцов. При расследовании убийства в 1684 году в Белоозере пытки проводил тюремный сторож губной избы[175].
Государство, в котором не было наследственной касты палачей, крайне нуждалось в том, чтобы определить, из каких социальных слоев можно их рекрутировать. Соборное уложение провозглашало, что палач в Московии должен происходить из вольных людей, служба которых гарантировалась порукой местных жителей. Что до провинциальных городов, то Уложение просто указывало, что уездные сообщества должны были их выбрать. В 1681 году государство улучшило положение дел, уточнив, что воеводы должны брать в палачи добровольцев из посадских людей, а при отсутствии «охочих людей» городской общине следовало «выбрать из самых из молодчих или из гулящих людей, чтобы во всяком городе без палачей не было»[176].
Стыд, возможно, играл роль и здесь, хотя это явно и не отражено в российских документах XVII века. Немецкий наблюдатель Адам Олеарий высказал такое предположение: «Состоять палачом у них раньше не считалось столь позорным и бесчестным, как, пожалуй, теперь. Ни один честный и знатный человек теперь не стал бы вести дружбу с высеченным, разве только в том случае, если подобному наказанию кто-либо подвергся по доносу лживых людей или неправильно был наказан вследствие ненависти к нему судьи». Несмотря на это, Олеарий отмечал, что палачи хорошо зарабатывают на взятках и на продаже алкоголя колодникам. Своими реформами Петр I осознанно ввел в России европейские представления о чести и стыде, к которым и отсылал Олеарий. Петр провозгласил, что человек, которого коснулась рука профоса (этот германизм использован для обозначения палача), не может считаться честным человеком и «в войске его величества терпим да не имеет быть». Как показывает Э. Шрадер в своей истории телесных наказаний, в XVIII веке должность палача стала столь позорной, что государство было вынуждено набирать их из преступников и изолировать их от общества. Контрастом звучат слова Шрадер о том, что в Русском государстве «палач – всего лишь один из квалифицированных ремесленников, честно зарабатывающий на жизнь»[177]. Возможно,
АМГ. Т. I. № 141 (1621); № 325 (1632); РГАДА. Ф. 210. Белгородский стол. Стб. 270. Л. 478 (1649);
Соборное уложение. Гл. 21, ст. 96: РЗ. Т. III. С. 246; ПСЗ. Т. II. № 868 (1681).
