несись во весь опор в другую сторону, молчи и не смотри назад.
Добрые пожелания
Ходить весь день с натянутой улыбкой —
не самая простая из затей.
Но, право, это было бы ошибкой,
душить своим унынием людей.
Хотя невыносимы мысли эти,
избавиться от них я не могу.
Как будто все, что есть на белом свете,
вдруг сделалось лишь надписью в снегу,
или на стенах странными словами,
и сердце начинает биться вспять.
О, видела б моими ты глазами,
сбежала б дальше, чем возможно убежать.
Как будто все, что между нами было,
вдруг сделалось соринкою в глазу.
Но что-то у меня закоротило,
и я не в силах выдавить слезу,
чтоб вышло с ней и все это мученье,
очиститься и встретить новый день.
Не придавай моим словам значенья,
не обращай внимания на тень.
Пусть поезда сжирают километры,
трамваи пусть проносятся, звеня.
Храни тебя Господь от злого ветра,
от солнца – шляпа. Память – от меня.
Брандмауэр
Не был дом ни большим, ни старинным,
в нем не жили цари-короли.
И признали его аварийным,
а признав – очень быстро снесли.
И остались оглохшие стены
тех домов, что стояли впритык,
да в горе кирпичей непременный
что-то ищущий грязный старик.
То бормочет по нос, то хохочет,
набивая карманы старьем,
и брандмауэр сентябрьской ночи
нависает над бывшим жильем.
Все старания врезать окошко
в эту плоскость холодной стены,
пусть не с форточку, пусть – хоть с ладошку,
обернулись лишь чувством вины,
под ногтями запекшимся бурым,
нервным криком ворон в пустыре.
Ни созвездий на небе ажуром,
ни водицы в колодце-дворе.
Не был дом ни большим, ни старинным,
в нем не жили цари-короли.
И признали его аварийным,
а признав – очень быстро снесли,
так, что даже жильцы не проснулись,
точно книгу на полку убрав.
Быстро – будто соринку смахнули,
ни пылинки почти не подняв.
И старик что-то тихо бормочет,
Взгляд и руки подняв к небесам,
Но брандмауэр сентябрьской ночи
Глух к его смехотворным слезам.
Когда выгорит
Когда
