мы родились,не в той Москве, что на картинке,
а в той, которая на снимке,
чуть пожелтевшем по краям.
Нам на двоих полвека там.
Мне десять лет, отцу под сорок.
На нем, как будто он геолог,
ковбойка в клетку.
Поверх брюк.
Им овладел мятежный дух!
***
С невероятной быстротой
забыв про труд общеполезный,
стал жить подолгу под Москвой,
как барин я мелкопоместный.
Вставать не рано, кофий пить,
на протяжении беседы
с женой, пытаясь облегчить
шнурок на туфле левой кеды,
я в исступленье приходил —
дерзил, дурачился, кривлялся,
но после – белочку кормил
в саду с руки.
И умилялся.
***
В рост человека сорная трава.
У скачущего по полю верхом
в траве видна лишь только голова,
как будто он не человек, а гном.
Я издали машу ему рукой,
а всадник, приподнявшись в стременах,
кричит мне громко, словно я глухой
и ничего не слышу в двух шагах.
***
Из сада залетела стрекоза,
что приключается не слишком часто,
поскольку зорче у стрекоз глаза,
чем у жуков и бабочек гораздо.
Но ошибиться может и она,
доверившись не чувству, но рассудку.
И вот – кружит по комнате без сна,
присаживаясь только на минутку.
С трудом я успеваю разглядеть
за это время чудное созданье,
что в дом ко мне дерзнуло залететь
и понести за дерзость наказанье.
***
С началом холодов сошли грибы.
И человек с корзинкой на вокзале
среди разноплеменной шантрапы
сегодня утром встретится едва ли.
Напрасно попытаюсь я найти
его в толпе,
пусть даже где-то рядом
он железнодорожные пути
из края в край пространным мерит взглядом.
С высокого перрона смотрит он,
как будто бы лицом к зловонной яме
поворотясь, где будет погребен,
чтоб превратиться в прах и тлен с годами.
***
Спросишь:
Можно, я еще поплаваю?
А как только выйдешь из реки,
над тобой бесчисленной оравою
закружатся в небе мотыльки.
Потому что тело твое светится,
потому что, стоя нагишом,
выглядишь, как русская помещица,
вскормленная птичьим молоком.
***
Оркестранту в нужном месте
дирижер не подал знака.
Оркестрант ему из мести
срезал пуговицы с фрака.
Музыка пришла в упадок,
живопись, литература,
но Господь навел порядок.
Сдвинул брови.
Глянул хмуро.
И над ямой оркестровой
дирижер в одной рубахе,
как
