мило. Но в действительности мне не очень-то приятно от этой мысли, мне скорее делается неуютно, когда представляю, как друзья все вместе сидят на краешке моей постели, обсуждая, кто же на самом деле такой этот Тиль и каким, на их взгляд, окажется его жизненный путь. Огонь в камине вдруг кажется чересчур жарким, меня охватывает такое чувство, будто он пожирает кислород в комнате. Воздух между Яном и мной сгущается, мне становится нечем дышать. Словно что-то заподозрив, из кухни выглядывает отец. Встретившись со мной взглядом, изумленно приподнимает брови.
– В чем дело? – спрашивает Ян.
– Ни в чем, – отвечаю я. И покуда отец с благосклонным вниманием ставит на журнальный столик чашки с капучино, а затем устраивается с книгой в том кресле, в котором обычно читает, то и дело поглядывая на нас, словно сторож, проверяющий, все ли чинно, я пытаюсь освободиться от сжавших меня тисков, сбросить с себя давление. Но по всему телу уже разлилась невыносимая тяжесть, и когда я пытаюсь катапультировать себя из сложившейся ситуации, выясняется, что я будто сросся с креслом. Пока я среди них, пока я играю прежнюю роль, даже если эта роль заключается в том, чтобы сопротивляться всякому стороннему влиянию, мне никогда не стать другим. И вместе с тем этот другой существует. Во мне есть что-то, нуждающееся в большем пространстве, что-то, что никогда не будет укладываться в стандартные рамки. И я сам должен создать ему, другому мне, пространство для развития. Не отец, не Ян, только я один.
– Ты отчего такой нервный? – Друг отставляет чашку, смахивает с губ молочную пенку.
– И вовсе не нервный, – отвечаю я. Но он словно мог заглянуть внутрь меня и увидеть, отчего я настолько зажат. Ян принялся рассказывать о том, как прошел первый учебный день без меня, как фрау Кениг почти что в отчаянии пыталась чем-то заполнить пустоту, оставшуюся после моего ухода. Ведь я всегда был для нее возмутителем спокойствия, который своим поведением задирает всех. И поскольку теперь ей некого винить, вся ответственность за отвратительный урок ложится целиком на ее плечи. Ян разошелся, ожесточенно машет перед камином во все стороны руками, возмущается несправедливости и клянется, что он этого так не оставит и другие тоже. «Можешь на это положиться», – заверяет он. У меня недостает мужества сказать ему, что я даже и не собирался на такое полагаться.
Оскар вдруг оказывается рядом, словно ждал момента, когда его присутствие понадобится. Анна-Мари тоже вышла в гостиную и улеглась на кушетку, поставив на живот чашку с мюсли. За мной требуется особый надзор, внезапно осознаю я. Как за карантинным больным.
– Ты вступаешь в новую жизненную среду, понимаешь? – говорит отец. – Возможно, тебе стоит поразмыслить над альтернативным способом самовыражения, заняться лепкой, например. Каждый следующий шаг может оказаться решающим!
– С тем же успехом он мог бы писать приложения с рекламой, – подает голос Анна-Мари, держащая в руках полную ложку мюсли. – Это просто хит, и для этого вовсе не надо выходить из дома.
– Да не важно,
