эго и принудил к чувству. Трупы совести и стыда полезли из самых темных частей его сознания, где были давно и глубоко похоронены. Эл’Шимар начал рвать на себе роскошные белые пряди. Он брызгал слезами и слюной, оголяя скальп и даже выдирая небольшие его кусочки, по пальцам серебряными струйками текла кровь, а потом он потянул руки к тем, чьего прощения теперь жаждал. Он не мог быть прощен, но существование с таким огромным чувством вины было мучительнее расплавленного свинца, льющегося под кожу. В визгах и стонах он упал на Белый диск, потеряв все силы, лишившись всего, что делало его высокородным таном, гордым и непреклонным. И он стал молить о смерти.
Один из Жнецов поднес ко мне футляр с лежащей в бархатной формочке серебряной мизерикордией. Я вложил кинжал в окровавленные пальцы осужденного:
– Искупи свою вину.
Он ухватился за оружие, как за последнюю надежду, направил трехгранный клинок себе в грудь и, судорожно дернувшись, вонзил его в сердце. Рев толпы стих на миг, а потом взлетел под небеса торжествующим громом, сопровождаемый аплодисментами. Лайотрадо эл’Шимар прекратил дергаться.
– Правосудие свершилось. Очистите площадь и позаботьтесь о теле.
– Да, митан. – Жнец подал мне трость.
– И еще кое-что. Вон там, в отдалении стоит черная карета, запряженная пегими лошадьми. Отведите ее на одну из соседних улиц и ждите. Никакого насилия, никакого шума. Я желаю поговорить.
– Все будет исполнено, митан, – поклонился Жнец.
Ташшары расковали труп и погрузили его на небольшую каталку, после чего накрыли и повезли к грузовому стимеру с эмблемой Имперры на кузове, мне же предстояло вернуться во дворец. Не имея ни единой свободной минуты, завершив долгое судебное дело и последовавшую казнь, я отправился на аудиенцию к его величеству.
Дворцовый комплекс поражал размерами, его строили веками, постоянно добавляя что-то новое, перестраивая, искажая и извращая замысел зодчих прошлого. В общем и целом он был разделен на три громадных части: владения Императора, владения императрицы и третья, самая большая часть – рабочая. В ней располагалась канцелярия его величества, фактически сердце имперской бюрократии, самая мощная административная машина в ойкумене.
Из-за колонны в одной из галерей выскользнула фигура в черном плаще с капюшоном и в маске.
Инчиваль однажды спросил у меня: зачем все это? Зачем одевать солдат как мрачных вестников смерти? Зачем прятать лица и демонстрировать показательную жестокость? Имперра уже всем доказала, что неприкосновенных нет и преступление обретет возмездие, так, может, хватит этого мрачного маскарада? Я же ответствовал, что страх есть инструмент более тонкий. Враги должны ощутить мои пальцы на своем горле в тот самый миг, когда мысль о предательстве только-только начнет зарождаться в их умах. Они должны предвосхитить свою кару и одуматься. Страх перед Имперрой спас не одну жизнь от виселицы.
Жнец
