вытертой от пыли мебели и устойчивом запахе «Фаренгейта». Все это говорило человеку, впервые попавшему в квартиру Струге, что здесь живет чистоплотный, но одинокий мужчина.
Порезав на доске карбонад, хлеб и лимон, Антон отнес все это вместе с доской в комнату, оставив на столе нож. Потом, вспомнив почему-то жену, вернулся и убрал нож в стол. Та считала, что нож на столе – это к несчастью.
«К несчастью, несчастью... – думал Антон. – Интересно, куда я ввязался и чем это грозит в последующем?»
После второй рюмки он почувствовал, как к нему возвращается способность рационально мыслить. Сейчас был выходной у судьи, и в Струге снова просыпался следователь.
А стоит заниматься этим, будучи наделенным полномочиями для другого? Уже почти встав и начав одеваться, куда – он даже еще не знал, Антон заставил себя успокоиться и отбросить прочь стремление искать.
«Нет, Струге, ты еще не судья. Что ты будешь делать, если тебе на стол попадет отписанное для рассмотрения и вынесения приговора уголовное дело по этому самому общаку? Ты даже не вправе вне суда производить какие-либо действия, связанные с установлением законности и вины. Судья должен изолировать себя от подобного, чтобы уверенно и независимо чувствовать себя председательствующим на процессе».
Все существо Антона металось от одного к другому. Он только сейчас, спустя шесть лет, понял, насколько он не судья. Насколько он не судья...
Судья – это не просто должность в структуре власти. Судья – это образ жизни. Стиль поведения, отличный от других. Судья не имеет права на ошибку в личной жизни, не имеет права быть заложником обстоятельств или своих собственных чувств. Не имеет права, потому что через эту призму вины ему придется смотреть на других, сравнивая их с собой. И тогда непонятно, как может поступить он, глядя на этих людей, с которыми его разделяет решетка. Судье недаром вручают мантию. В ней нет ничего особенного, что выделяло бы судью на фоне остальных смертных, – она черная и бесформенная, как саван приговора. Но в этом и заключается ее гениальный смысл. Этим одеянием, закрывающим все тело, судья накрывает свои чувства, эмоции, предубеждения. Он не имеет права выпустить поверх мантии даже нательный крест. Потому что вера – это тоже убеждение, это зависимость, это – чувства. Судья закрывает всю свою страсть и метания мантией, как пожарный закрывает кошмой пылающий огонь. В суде нет места эмоциям. Здесь правит Закон. А Закон – это судья. Но будь проклят тот судья, который вслух скажет: «Закон – это Я». Потому что сам Закон говорит: «Я – это человек в мантии». Хотя он отдан в руки судье, а не наоборот, в суде правит Закон, а не Судья. И горе тому судье, который не желает в это верить, и горе тем, кто верит в него, стоящего с приговором в руках, глядя сквозь частые ячейки решетки или из зала суда...
Ни есть, ни пить больше не хотелось. Антон был рад, что вовремя остановил себя и перешагнул через привычку из прошлого. Может, после пережитого, или свою роль сыграли две рюмки коньяка, только ему смертельно захотелось спать. Уснуть
