и не сильный для живущих в нормальных условиях, но нас пробирал до костей, ведь наши измождённые тела прикрывало жалкое тряпье.
При выгрузке из вагонов я постарался встать в числе первых в большой колонне, чтобы в бараке попасть ближе к печке. Почти бегом рванул до барака по тягуну (тягун – это длинный подъем: термин легкоатлетов-бегунов) в сопровождении охраны с собаками. Барак был без окон и дверей – все выломано и сожжено, но военнопленные, эти гениальные приспособленцы, мигом затопили печку всем, что горит. Наверху над печкой, на деревянных формах, лежала широкая, сантиметров 40, доска. Я первый заметил её и мигом решил, что она будет прекрасной постелью. Так оно и оказалось. На ней я хорошо устроился и спал без сновидений, хотя потом весь день откашливался и сморкался сажей.
В лагере «6-А» я пробыл с неделю. Кормили плохо. Два литра супа из свекольной ботвы с изрядной долей песка и граммов 150–200 хлеба в день.
Три события остались у меня в памяти от пребывания в тех местах. Это молниеносная дружба с мордвином по имени Николай, с которым мы все дни проводили вместе, делились воспоминаниями, мыслями, планами и хитро добытыми продуктами – лишней порцией баланды, куском хлеба. Мы хотели и дальше двигаться вместе, но на шестой день судьба нас разлучила: медкомиссия отобрала его на шахту, он выглядел здоровее меня, а я, со своими сорока девятью килограммами веса и недержанием мочи от слабости, на шахту не попал и был направлен дальше, на запад, в другой лагерь.
Му́ки расставания с другом и сознание, что голодная смерть не за горами, сопровождали меня ещё очень долго. Вместе с нами этим же эшелоном везли пленных поляков – они при посадке ели краковскую колбасу и откусывали хлеб от больших буханок. Я зря тогда подумал плохо об этих поляках, ларчик-то открывался просто – их страна тоже подписала в своё время конвенцию Международного Красного Креста о статусе военнопленных.
Это наш «папа» Сталин считал плен позором, а они не гордые, подписали конвенцию, и их заключённые легче переносили тяготы пленения. Правда, к чести вождя народов надо сказать, что и своего сына Якова он не стал выручать из плена, несмотря на предложения немцев об обмене. Да и Яков не выступил против отца, как фашисты его ни уговаривали. Он умер где-то в неизвестности…
Поезд спускался с гор, и становилось теплее. Был март. Сколько времени мы ехали – не помню, но прибыли, наконец, в город Дорстен, лагерь «-6J». По слабости здоровья, я не попал ни в какую команду, а был оставлен работать при лагере. Там было много команд – постоянных, работавших на каких-то предприятиях, и временных, формируемых по мере надобности. Некоторые работали у «бауэров» (крестьян) или расчищали разбомблённые города. Была внутрилагерная команда, которая занималась уборкой, доставкой картошки с товарной станции и т. д. Те команды, которые работали на стороне, имели возможность доставать себе дополнительное пропитание, а внутрилагерная команда получала лишний литр баланды. Кормили в этом лагере лучше, чем в «6-А». Я поправлялся, хотя и медленно.
