картошка, и, открыв крышку на чугуне, тонкой палочкой наколола пару штук – готова. Плита была встроена в русскую печь, и топилась дровами.
Потапов приподнялся на одной ноге и, расстегнув ремень на галифе, спустил их и кальсоны, оставшись в трусах. А присев, опустил их на голени, и перед взором возникла тёмно-розовая опухоль.
Коленная чашечка была смещена. Романов положил одну руку на колено, а другой стал сгибать ногу. Рядовой морщился, но терпел. Тёплая ладонь, казалось, снимала жар, но шевеление ноги приносила боль. Майор выпрямил ногу, погладил коленную чашечку, и слегка подал её вверх. В Славкиных глазах промелькнули искры, но в ноге что-то приятно хрустнуло. И боль сошла вместе с тихим возгласом.
– Ну как, легче? – спросил Романов.
– Кажется… – выдавил ломаную улыбку солдат.
– Погодите, не одевайтесь.
Прокопенко, разувшись, тоже оказался босиком. Но ноги у него не были красными. Однако дед подал и ему свои обрезанные валенки, стоявшие у печи на полу.
– Накось, набуй-ка мои чуньки.
Приятное, нежное тепло обволокло ступни.
Хозяин, дав несколько мелких, в общем-то, ничего незначащих распоряжений. Жене – касающиеся стола, на котором уже стоял ужин: чашка с квашеной капустой, балык, кетовая икра в миске, хлеб. Кроме картошки, которую в «мундирах» хозяйка на скорую руку доваривала в чугуне. Майору – не жалеть растирки; солдатам – быть как дома, не стесняться, – убежал на улицу распрягать лошадь.
Майор, смочив пук ваты в стакане с самогоном, из которого пользовался сам при обработке своих порезов на голове, прихватив бинт, вернулся к Потапову.
– На время привяжем компресс, – приложил вату к колену, стал прибинтовывать. Потапова передернуло от холодного тампона.
– Хм, на такое дело первак портить, – с насмешливым сожалением проговорил Слава.
– А вы что предлагаете, Урченко?
– Дак мочой и достаточно. Мы так завсегда делаем. Очень хорошо помогает при ушибах. Что переводить добро…
– Я тебе, тезка, предоставлю такой случай, всю голову будешь этим дерьмом лечить, – в сердцах выдохнул Потапов.
Морёнов и Бабенков порхнули на печке. Майор и солдаты на лавке усмехнулись.
– А я-то причём?
– Чтобы в следующий раз топор на голову себе ронял. Мерин.
У Славика от обиды задергалась нижняя губа.
– Товарищи, пограничники, – повысил голос майор, – не забывайтесь.
За окном день уже угасал. Солнышко, на прощанье выйдя из серой хмари, краем зацепившись за горизонт, послало прощальный луч, и он, проникнув в угловую фрамугу окна, освещал кухню. На этом день кончился.
Понемногу успокоившись, расселись вокруг стола, притихли. Никто не приступал к еде. Ждали хозяина. Он же, о чём-то балабоня с лошадью, с собакой во дворе, чего-то медлил, нагоняя
