Она стонет, визжит, цепляется зубами в подушку, и наконец срывается в рыдания – захлебывающиеся, детские, безутешные, эти слезы идут и идут, но она не может его попросить остановиться, соленый водопад кружит ее в водовороте словно Алису из детской сказки, затягивает в воронку, и когда она почти исчезает в ней…
– Ну, девочка, ну, радость, маленькая… хорошенькая… солнышко мое…
Он гладит ее, давно отбросив ремень в сторону, растирает распухшие в полтора раза ягодицы, покрывает их легкими поцелуями – и она долго, протяжно всхлипывает, уже по инерции, просто чтобы он не останавливался, продолжал ее дальше жалеть.
– —
Потом Софи поворачивается, шипит сквозь зубы, соприкасаясь ягодицами с тканью покрывала. Лежать больно – но эта боль заполняет ее, словно игристое вино тонконогий бокал, пузырьки лопаются на поверхности, и все тело охватывает воздушная легкость и возбуждение.
Она смотрит ему в лицо. На нем выражение, которое ей видеть совершенно удивительно – это выражение лиц людей, вдруг получивших письмо, услышавших звонок, который они уже отчаялись ждать. Но письмо получено, телефон настойчиво звонит, а получатель медлит – в предвкушении, с дрожащей в глазах смесью счастья и тревоги.
Софи ничего не понимает – и понимает все. Она одновременно лежит и смотрит сверху на них обоих – тело остается где-то там, извне. Она одновременно снаружи и внутри себя, и внутри него. Становится трудно дышать, сердце встает поперек горла, заполненное чувством, которое ей нельзя не то, что назвать, но и сколько-нибудь осознать.
Она вдруг вспоминает, как давно, в прошлой жизни, однажды возвращалась домой поздним, ноябрьским, теплым, калифорнийским вечером. Весь год в Калифорнии вечная весна – и в ноябре было то же. Домом, впрочем, это место назвать было уже трудно. Она доживала там последние часы, самолет должен был вылететь на следующие сутки. Стояла непроглядная тьма, лишь на перекрестках освещаемая покачивающимися фонарями – в лучших традициях фильмов ужасов. Но ей не было страшно. Освещая путь мобильником, она брела и брела себе дальше, не боясь ни случайных теней, ни изредка взвизгивающих в отдалении тормозов и сигнализаций автомобилей. Ровно подстриженные газоны и кусты проплывали мимо нее, превращая весь путь в какую-то удивительную темно-зеленую сказку. Когда она уже подошла к своему дому, увидела свет в его окнах и поняла, что дорога закончилась, и никогда больше уже не повторится, хоть дорог – других – в ее жизни будет еще очень-очень много, то села прямо на холодный камень ступеней и, уткнувшись лицом в ладони, горько заплакала.
Образ этой дороги, теплой тьмы, сладкого запаха только что скошенный травы накрывает ее, когда она внимательно смотрит ему в лицо. Ей вдруг кажется, что то, что было, больше тоже не повторится – и она из всех сил рвется сквозь эти мысли, ему навстречу, обхватывая его голову, притягивая к себе, до безумия боясь снова его потерять – как потеряла давным-давно,
