о бедных и иногда молиться за души усопших.
– Ты прав.
– И быть готовыми при первом же зове покинуть сию юдоль.
– Да, да.
– Ваш покорный слуга, однако же, перед тем как уйти, осмеливается обратиться к вам с просьбой… и надеется, что вы не откажете… Я ведь знаю и много слышал о вашем усердии и благочестии.
– Раз осмеливается, то…
– Да продлит господь над подобными вам ревнителями и благодетелями свои щедроты.
– Благодарствую.
– В следующее воскресенье хочу я отслужить панихиду по усопшим вашим. Простите мне мою дерзость, но я долгом почитаю внушать, что отошедших в вечность мы должны помнить.
– Правильно делаешь, святой отец.
– Итак, коли согласны, скажите, чтобы я сделал распоряжение… Не думайте, что в большие издержки войдёте, обойдёмся и двумя золотыми… Я оповещу в церкви: так, мол, и так…
– Буду благодарен.
– За что, помилуйте, благодарить? Это наш долг.
– А деньги, святой отец, здесь и получи, – сказал Абисогом-ага, вынимая из кошелька два золотых.
– Можно и завтра… Я вас не тороплю! – воскликнул священник, протягивая руку.
– Нет, бери.
– Ну, раз настаиваете, возьму, противиться не стану… Благослови вас бог! Да благоденствует ваш дом, да не истощится ваш кошелёк, да исполнится всё, чего ни пожелаете, да венчается всякое ваше дело успехом…
Высказав все эти благие пожелания, священник распрощался с Абисогомом-агой и ушёл.
– Ох, наконец-то я избавился! – сказал сам себе Абисогом-ага. – Сколько бед обрушилось на мою голову, как только я попал в этот Константинополь! Не успел спуститься с парохода, напоролся на какого-то редактора; битый час так и сыпал словами, все жилы мне вытянул. Потом, пока я нашёл этот нумер два, опять же тысячу мук принял; когда нашёл, обрадовался, думал – вот отдохну, поем чего-нибудь, не тут-то было: хозяйка морит меня голодом, да ещё всё время заскакивает сюда и просит, чтобы я не волновался… Час от часу не легче. Потом вдруг входит ко мне этот поп, заставляет нюхать табак, заговаривает про своего пророка Давида, берёт у меня два золотых и удирает. Счастливого ему пути!.. И все эти несчастья я перенёс на голодный желудок… Но где же мой обед? Почему его не подают? Неужели придётся и спать ложиться с пустым животом? Господи, что. за наказание!
Чуть горевшая на столике лампа тут, будто нарочно, погасла, и в комнате стало совсем темно.
– Но стесняться уж нечего, – продолжал наш мученик, вышагивая в полной темноте по своей келье, – надо или уходить из этого дома, или позвать хозяйку и взгреть её. В моём городе двое моих слуг по струнке ходили передо мной, минута в минуту стол мне накрывали, каждого слова моего слушались… Зачем же человеку, который привык, чтоб ему прислуживали, терпеть всё это?!
– Неужели погасла? – спросила хозяйка, приоткрыв дверь.
– Да, потухла, – ответил Абисогом-ага, сдерживая переполнившее всё его существо отчаяние.
