она ест столько конфет?
Оставив мусор на полу, Нерисса вышла из дома, оставляя за собой полный хаос – повсюду раскиданы журналы, салфетки, светильники опрокинуты, под столом и на столе – осколки разбитых бокалов вперемешку с украшениями блестят на ковре и подоконнике. Даже цветы выпали из вазы. Линетт, уборщица, не возражала, ей слишком хорошо платили. Она обходила дом, все подбирала, восхищалась то кольцом, то бутылкой вина, и если Нерисса была дома, то все это отдавала ей.
Шел дождь, летний ливень. Нерисса накинула белый блестящий плащ на шелковую блузку и вместе с шампанским и шоколадом нырнула в машину. Мокрый зонтик – белый с изображением побережья Ниццы – бросила на заднее сиденье. Она притормозила в Холланд-Парк, где стоянка запрещена, чтобы купить маме цветы – орхидеи, лилии, розы и забавные зеленые, названия которых продавец не знал. Ей повезло, как всегда. Все дорожные инспекторы, видимо, смотрят сериал по телевизору. Она как обычно опаздывала, но папа не возражал. Он любил ужинать около девяти, а не в восемь.
Родители жили в Актоне, на улице с двухквартирными домами. Над гаражом у них была дополнительная спальня. Нерисса и ее братья выросли там, ходили в местную школу, посещали местный кинотеатр и делали покупки в местных магазинах. Оба брата были старше Нериссы и уже давно женились. Когда она начала зарабатывать много денег, то хотела купить родителям дом рядом со своим. Возможно, даже коттедж на модной Потери-лейн. Но они отказались, потому что любили Актон. Любили соседей и свой большой сад. Все их друзья жили поблизости, так что родители переезжать не хотели. Кроме того, отец соорудил в саду три пруда, один спереди и два по бокам, и запустил туда золотых рыбок. Разве на Потери-лейн он смог бы обзавестись прудом, не говоря уже о трех? А сегодня рыбки оживились, они любят дождь.
Дверь открыл отец. Нерисса обняла сначала его, потом маму и вручила подарки. Они приняли их, как всегда, восторженно. Девушка не пила алкогольные напитки, только минералку, но сейчас с удовольствием приняла большую чашку йоркширского чая. Мама приглашала к ужину всегда одинаково, по-французски с ужасным акцентом. Нерисса удивилась бы, если бы мама вдруг сказала что-то другое.
– Mademoiselle est servie[1].
Нерисса ела такое только у родителей. Остальное время она питалась грейпфрутами и рисовыми крекерами дома, а в ресторане – салатом. Иногда ей казалось чудом, что желудок переваривает жирный суп, масло, мясо, картошку, пудинг и не болит при этом. Но мать думала, что она всегда питается именно так.
– Моя дочь может есть сколько угодно, – говорила она друзьям, – и совсем не прибавлять в весе.
Когда настал черед яблочной шарлотки, Нерисса стала расспрашивать мать о соседях – близких друзьях, почти родственниках.
– У них все хорошо, – отозвалась мать. – Правда, я не видела их в последние дни. Знаю только, что Шейла нашла новую работу. А, да, Билла выписали из больницы.
Кушать подано
