гибели. Но, блуждая по лесам, он через несколько дней потерял своих спутников. Однажды заночевать пришлось в стогу сена на крестьянском поле. Какой-то эстонский фермер выдал русского националистам из спешно образованной местной полиции самообороны.
– Эти молодцы хорошо отвели душу, стараясь сапогами попасть мне по лицу. – Кузаков улыбнулся Нефёдову своим беззубым ртом. – Как они меня немцам передавали – не помню. Без сознания был. Повезло, что при мне оказалась только красноармейская книжка и солдатское вещевое свидетельство, которое я взял у одного из своих погибших товарищей. Свои командирские документы, в первую очередь партбилет, я в первый же день окружения закопал в лесу… Потом два года по концлагерям мотался: и в Польше пришлось горюшка хлебнуть, и в Германии. Всю Европу сквозь вагонное окошко повидал – вплоть до самого Атлантического вала[10], пока в 44-м не оказался на каторжном судне у берегов Норвегии. Какой-то француз, умеющий по-нашему сносно балакать, предупредил меня, что будто бы везут нас для работы на подземном заводе, где люди мрут, словно мухи, не выдерживая и двух месяцев. Не знаю уж, правда ли то была или нет. Только страшно не хотелось кончать свои дни под землёй. Решил я бежать, но как именно – пока не знал. Пароход наш находился в открытом море, вода там холодная, что окажись человек за бортом – через три минуты в сосульку превращается. Но выбора у меня не было…
Однажды Илье приснился сон, будто судно их идёт вблизи какого-то берега. Проверить это он не мог, ибо заключённых набили в глубокий тёмный трюм корабля, словно сельдь в бочку. Всё время, пока продолжалось плавание, пленных ни разу не выпустили на палубу глотнуть свежего воздуха. Лишь один раз в сутки эсэсовцы-конвоиры швыряли сверху дюжину буханок твёрдого как камень чёрствого хлеба. Да спускали пару ведёр воды. И это почти на тысячу измученных жаждой и голодом людей! Каторжники набрасывались на еду и начинали рвать и душить друг друга в ожесточённой борьбе за неё. Эсэсовцы сверху с удовольствием наблюдали за этими звериными побоищами. После каждой кормёжки наверх на специальном подвесном лифте-платформе поднимали, чтобы тут же сбросить за борт, не меньше дюжины мёртвых тел.
Но однажды кто-то из военнопленных сумел ловко швырнуть наверх – в смотровой люк – свой тяжёлый деревянный башмак. Такие башмаки обычно выдавали узникам Бухенвальда и ещё некоторых крупных лагерей смерти на территории Германии. В умелых руках эта штука оказалась очень серьёзным оружием. Башмак угодил в голову одному из конвоиров, и тот получил сильное сотрясение мозга. Начальник этапной команды гаупштурмфюрер предупредил заключённых, что до тех пор, пока они не выдадут ему злодея, покушавшегося на жизнь немецкого солдата, пленным не будут давать еду и воду.
– Но так как метальщик не спешил объявляться, я назвался вместо него, – усмехнулся Кузаков. – Кое-кто пытался меня отговаривать, мол, на расстрел идёшь, паря. А я думаю: «Пока к ближайшей стенке вести будут, минуты три у меня есть». Попрощался я с ребятами. Раздарил по
Система долговременных и полевых укреплений длиной свыше 4000 км, созданная германской армией в 1940–1944 годах после оккупации Франции вдоль европейского побережья Атлантики с целью предотвращения вторжения союзников на континент.
