желает ей воспрянуть, начать жизнь заново, найти другого мужчину. Но могу вас утешить, мадам Пуатрено: большинство живых все-таки видят мертвых, которые их сопровождают.
– Ты даже представить себе не можешь, как ты меня утешил! – отвечает она с иронической усмешкой.
И мы оба смеемся.
– Я видел, как многие мертвые оживленно беседовали с теми, кого сопровождали. Например, Мустафа Бадави, отец того смертника.
– А ну-ка, опиши мне эту сцену.
– Мне кажется, Хосин воздержался бы от теракта, если бы мертвец не принудил его.
– А ты слышал, что он говорил сыну?
– Ни слова. И в любом случае он наверняка изъяснялся по-арабски; мертвецы не меняются к лучшему и вряд ли становятся полиглотами. Но могу предположить, что он убеждал Хосина дойти до площади Карла Второго и заставлял его совершить теракт.
– Значит, мертвые имеют какую-то власть над живыми?
– Власть мертвых – это та власть, которую предоставляют им живые.
Следователь Пуатрено качает головой и, прищурившись, смотрит на меня. Она уже открыла рот, чтобы задать мне очередной вопрос, который не дает ей покоя, но тут у нее звонит мобильник.
– Ах, черт! – восклицает она, хватает телефон, читает имя вызывающего и, вторично чертыхнувшись, оборачивается ко мне. – Прости, я должна ответить.
Она хватает свой портфель, выходит в коридор, и я слышу ее удаляющийся голос.
Уход следователя меня расстраивает: я переполнен таким множеством историй и долго сдерживаемых эмоций, которыми наконец могу с кем-то поделиться, а ее нет. Хорошо бы она поскорей вернулась, пока у меня не исчезло желание облегчить душу!
С досады я встаю, потягиваюсь, разминаю ноги.
Меня привлекает окно. Сейчас я могу озирать мир только из него, поскольку телевизор не работает, а спускаться с четвертого этажа мне запрещено.
Стекло сплошь забрызгано дождевыми каплями, сбегающими вниз. За этими струйками стоит густой ночной мрак, кое-где разреженный слабенькими оранжевыми огоньками фонарей вдоль шоссе.
Город спит. На улице ни одной легковушки, ни одного грузовика. Только одинокий мотороллер тарахтит в этой заколдованной тишине; по временам он коротко взревывает, но тут же стихает, оставляя за собой еще более пустое, еще более застылое безмолвие.
– Ой, какая у нас хорошенькая попочка!
Я вздрагиваю от этого жирного, насмешливого голоса. Оборачиваюсь и вижу на пороге Пегара.
Он упивается моим видом: поднявшись с койки, я забыл надеть халат и стоял у окна в одной рубашонке, открывающей спину и голые ягодицы. Жалкое зрелище, что и говорить.
Торопливо отступаю к кровати, передом к Пегару, и поскорей ложусь.
– Добрый вечер, месье Пегар.
– Ты меня не ждал, верно? Небось, удивляешься: кто это разрешил посещения среди ночи?
– Действительно,
