капли, словно дождевая вода по глиняным желобам, заструились по глубоким морщинам и обмочили узорный воротник малинового халата. – В «Лондоне» мы и закусили отменно и выпили. Много выпили и с собой пару бутылок мадеры прихватили. Дома снова пили. Опосля я, видно, уснул. А проснулся, видите где… Больно мудреный карамболь со мной приключился, – пухлая рука инвалида нырнула в лохматую шевелюру и почесала затылок. – Черт знает что на поверку вышло. Я ведь и раньше частенько с дружками пьянствовал. И так, бывало, накушаемся, что рычим поутру, словно зверюги какие. Отрадно, что стены толстые – ни постояльцы, ни хозяйка не слышали. А тут с чего? Мне итак конфузливо от такого события, так вроде невинный господин из-за моих авантюр пьянских должо́н страдать…
– Ага, значит, мои видения опиумные совсем и не причем? – с радостью отозвался Владимир.
– Настоятельно рекомендую вам помолчать, господин Махнев. Относительно ваших художеств с вас еще спросится. Хотя, и не мной, – возразил Овидий.
В комнате нависла небольшая пауза.
– Давайте, господа, лучше чайку попьем, в вист партийку сыграем. А? – Рукомойников ободряюще подмигнул Владимиру мохнатым серым глазом.
– Ладно, – хмуро откликнулся карлик. – Чаю, так чаю. А насчет виста, где же мы четвертого игрока-то сыщем? Купчишка Булкин еще не освободился. Ладно, придумаем что-нибудь.
– Вы, господа, можете и вдвоем сыграть, – откликнулся Владимир. – Если не возражаете, я просто посижу на диване. Что-то я устал сильно. Думается, из меня плохой игрок нынче получится.
Ватные ноги сделали несколько шагов в сторону, колени подогнулись. Владимир даже не заметил, как шлепнулся в мягкий бархат уютного дивана, голова склонилась к подушкам, глаза заволокло туманом.
– Владимир Иванович, а как же чаёк? – прозвучал заботливый голос поручика. – Ведь остынет же. Попробуйте-ка пастилы. У Овидюшки такая знатная пастила. Я такую-с нигде не едал.
– Оставь его в покое, Василий. Видишь, он лыка не вяжет. Пусть спит себе, аки младенец. Он и при жизни-то был безумным повесой, гарцевал, словно холеный жеребец на Лоншане[28]. А тут нюни распустил. Презираю…
– Ну, что – ты, Овидюшка… Зря ты так. А я вот не серчаю на него. Веришь, он мне даже по сердцу, словно бы сын родный, али сродственник близкий.
– То отец, то сын? Ты уж определись, – раздраженно отозвался слуга Виктора. – Ладно уж, пей чай, сердобольный ты мой.
Василий Степанович только хмыкнул. Довольная физиономия старого вояки склонилась над чашкой ароматного чая.
Крепкий сон спеленал Владимира по рукам и ногам, словно радивая повитуха беспокойного младенца. Перед мысленным взором вновь потекли белоснежные зефирные облака, охапки густой, свежей листвы посыпались на грудь, в ушах заиграл то ли рожок, то ли фальшивая деревенская свирелька. Но звук этот был столь монотонен, жалостлив и незатейлив, что рот Владимира
Лоншан – крупнейший французский ипподром, созданный в 1837 г. (Примеч. автора).
