малиновом рукаве шелкового халата. На столе, распластавшись малахитовой звездочкой, с бледными, загнутыми, острыми ноготками, лежала лапка какой-то диковинной рептилии – то ли ящерки, то ли крупной жабы. Именно этой лапой Рукомойников и придерживал гусиное перо, которым записывал ходы в висте.
– У меня, господа, все четко: онеры, коронки, штрафы. Да, да все четко, – скороговоркой произнес Василий Степанович. Лягушачья лапка, скрючившись каралькой, ловко нацарапала на листочке какие-то чернильные циферки.
«Господи, какой бред! Может, мне все это сниться?» – подумал Владимир и снова погрузился в сон.
Теперь ему снилось, что он плещется в собственной купальне. Словно липовый мед, тягуче и сладко течет жаркий июльский полдень. В высоком, безоблачном небе парят острокрылые серые жаворонки и черные короткохвостые стрижи. Тонкие листья плакучей ивы роняют в реку по-девичьи чистые слезы. На противоположном берегу тихонько шелестят острые стебли камышей. То тут, то там из плотных зарослей выныривают темно зеленые и синие перламутровые головки любопытных и юрких уточек. Слышится хлопотливое кряканье и слабый писк народившихся утят.
Вода приятно обволакивает горячее, упругое тело. Владимир лежит на спине, слабо перебирая вялыми ногами. Лучи горячего солнца ласкают лицо и грудь, твердеющую мурашками от приятного озноба. Светило плавится в полуденном зените – яркая синева больно режет глаза.
Он сощурился и отвел взгляд, чтобы не ослепнуть. Тонконогая водомерка по-хозяйски проскакала по зеркальной глади пруда, прозрачными, золотыми лепестками сверкнула большая синехвостая стрекоза.
Дремлющий слух выхватывает какие-то слабые звуки – плеск воды от плавников жирного склизкого карпа, жужжание настырного овода возле стебля нежной кувшинки, далекую песню деревенских баб под ливенку[29], в близлежащей рощице. Их короткие перепевки и звонкий смех, вначале тихие и слабые, внезапно переходят в иную, нетипичную и громкую тональность.
Владимир поежился, ошеломленный нелепостью и дисгармонией женского смеха, долетевшего из зеленой рощи. Этот смех походил на грубый мужской гогот. К нему присоединился чей-то назойливый шепот, возня и звонкие шлепки.
Махнев вздрогнул. Пруд исчез, плеснув на прощание пригоршней прохладной, свежей воды. По вялым ногам хлестнули ивовые ветки, откуда-то, из-за уха, с противным жужжанием вылетела здоровенная муха. Владимир поперхнулся, ушел под воду с головой, а когда вынырнул, то обнаружил себя сидящим на шелковом диване. Рядом с его носом теперь летала не одна, а несколько зеленых, с бронзовым отливом мух.
«Откуда их столько?» – рассеянно подумал он и брезгливо отмахнулся.
Игра в карты закончилась, закончилось и долгое чаепитие. Господа в напудренных париках возвратились назад, в родные картины. Обеденный стол тоже куда-то испарился. Старые знакомцы теперь восседали на другом шелковом диване.
Ливенка – однорядная гармоника.
