подступы к пустыне, и в редких кустах виноградника…
После того как Белов увез Шинина в Кандагар, прошло уже двое суток, на протяжении которых остатки батальона брели по испеченной солнцем пустыне в поисках сбитых вертушек. Солдаты еле передвигали ноги, то забираясь на ненавистные бесконечные сопки, то спускаясь с них. Вода и продукты заканчивались, патронов оставалось по магазину на автомат. Раненые страдали от жажды больше других, время от времени кто-нибудь из них терял сознание и бесшумно падал в пыль. К ним немедленно подбегал медбрат Мишка Шандра, уставший не меньше остальных, и, весело балагуря, приводил в чувство упавшего. После этого раненые старались увеличить шаг и инстинктивно держались ближе к здоровым людям. Комбат видел, что батальон идет кучно, и понимал всю опасность такого марша, но впервые за все время службы здесь, на войне, не настаивал на том, чтобы солдаты держали интервал.
Во время последнего привала, когда солдаты быстро давились осточертевшей тушенкой и галетным крошевом, запивая эту пищу крохотными, экономными глотками теплой воды, комбат позвал офицеров к себе. Они отошли к подножию очередной сопки, на которую приходилось карабкаться после привала, и сели прямо на горячую землю. Комбат вынул последнюю памирину из помятой пачки, закурил и передал ее Вощанюку. Тот, в свою очередь, сделал две жадные большие затяжки крепкого дыма и передал остатки сигареты Клюеву, который, пользуясь правом последнего, не спеша докурил ее, обжигая пальцы, до самого конца и с сожалением вдавил окурок в пыль.
– Все, мужики, хватит, – заговорил комбат, сплевывая горькие табачные крошки, налипшие на нижнюю губу, – сегодня последний день поиска. До вечера продолжаем маршрут. На ночовке вызываем «вертушки»… Как раненые? – спросил без всякого перехода у Вощанюка.
– В общем-то, неплохо, – ответил капитан, – устали сильно. У Ахмедова и Пшеничного раны плохие, загноились: грязь попала. Медикаментов нет. Сейчас с Шандрой последние бинты израсходовали, да вот еще один Клюеву оставили.
Об инциденте во время боя прапорщик Белов никому не рассказывал. Клюев знал об этом, но после той ночи вел себя замкнуто, старался меньше общаться с солдатами, не требовал большого внимания от Вощанюка. Он был ранен автоматной пулей в мякоть правого предплечья. Рана оказалась «чистой», то есть пуля прошла насквозь, не задев кости. Особой боли не было, и за эти дни рана затянулась тонкой розовой пленочкой, что с удовлетворением отмечал Клюев во время перевязки.
Капитан предложил лейтенанту сделать перевязку, но тот отказался:
– Да ладно, у меня бинт еще чистый: сегодня не кровило.
– Ну хорошо, – Пожарищенский встал. Поднялись и остальные. – Сейчас свертываемся, вернется дозор, и идем сюда! – Он ткнул указательным пальцем на вершину сопки, у подножия которой они только что сидели. – Сейчас нужно поговорить с солдатами, чтобы не шли кучно. Беду чую. – Почему не было второго нападения? Ведь знают же, знают,
