раз я приехал в Москву в феврале 2001 года, в слякотное похмельное утро на заре нового тысячелетия. Мы отправились с Юркой без копейки денег и с надеждой попасть на концерт Мэрилина Мэнсона – рок-идола того времени. Это был первый и единственный его концерт в России. Когда тебе семнадцать лет, ты не замечаешь, что страна хрипит и агонизирует. Не потому, что слеп, а просто тебе не с чем сравнивать. Молодость интересуется только собой.
Ленинградский вокзал встретил нас бомжами, проститутками, торговцами и кидалами всех мастей. А еще он встретил нас, настороженных и испуганных хиппарей, крепкими бритоголовыми парнями с очень недобрым взглядом. Спасло нас то, что в поезде мы познакомились с Борманом, молодым нацистом из Питера. Борман был, что называется, подкачан философией, носил немецкую трофейную пилотку с орлом, пил настойку боярышника и хотел умереть молодым. Он «перетер» о чем-то с московскими скинами, пару раз оборачивался в нашу сторону и что-то с ленцой объяснял своим собратьям. В итоге нас пропустили, провожая осмысленно-ненавидящим взглядом. Мы двинулись к метро, а за спиной грязно и визгливо зазвучала драка – таких, как мы, было полсостава.
– Не оборачивайтесь, – сказал Борман.
– За что? – спросил Юра, ускоряя шаг.
– А ни за что. Вы – слабые, они – сильные. Разве мало?
– Мало.
– Ну тогда считай за Святую Русь, поруганную Мэнсоном.
– Борман, ты ведь и сам на концерт.
– Я на «Алису» еду. Но Мэнсон мне тоже нравится. Музыка – говно, а энергетика сумасшедшая. Последний раз такое только Курт вытворял.
– А зачем ты нас сейчас вытащил?
– Не знаю. Убогие вы какие-то.
По питерской привычке мы перепрыгнули через турникеты и ломанулись вниз по эскалатору. Подождали Бормана внизу.
– Дурачки, вы тут на хер никому не нужны. Никто за вами бегать не будет. Это Москва. Короче, тут наши пути расходятся, – он окинул нас на прощание сочувственным взглядом. – Не заблудитесь, цыплята.
И пошел.
– Стой, Борман!
– Чего еще?
– А где «Олимпийский»?
– Метро «Проспект Мира», а там спросите. Но по мне – езжайте лучше обратно домой.
Теперь я знаю, для чего Борман возник в нашей жизни. Не для того, чтобы научить уму-разуму, и уж конечно не для того, чтобы отмазать от скинхедов. Чтобы произнести уничтожающее и верное: цыплята.
Впереди был целый день, мы остались одни, мы были так свободны, как только могут быть два молодых и нищих парня в огромном чужом городе.
– Куда теперь? – спросил я.
– На Арбат. Это мечта всей жизни – побывать у стены Цоя, – ответил Юрка.
– А где он, этот Арбат?
– Не знаю, где-то в центре. Давай хоть карту метро посмотрим.
Мы решили, что станция «Арбатская» – это то, что нам надо, и что стена Цоя должна быть если не на выходе из метро, то где-то очень рядом. И поднимаясь вверх по эскалатору, мы почти физически чувствовали,
