возвращается в Москву.
После ухода спальника Василий Иванович долго не мог успокоиться. Он совершенно потерял душевное равновесие, в голову даже не шли мысли о государственных делах. Ревнивый старик не мог выносить, когда его жена говорила о Михаиле Скопине-Шуйском, когда хвалила его и восхищалась его делами, богатырской красотой.
Царь часто размышлял о своем племяннике Михаиле. В пятнадцать лет тот находился уже на государевой службе в должности жильца при царе Борисе Годунове, отличался спокойным тихим нравом, не лез в придворные интриги. Его больше привлекало чтение книг о военных подвигах полководцев.
Придя к власти, Лжедмитрий сразу же заметил видного юношу с большими, светящимися умом глазами. Вскоре Михаил получил боярский чин и специальную для него должность великого мечника. На торжественных приемах Скопин должен был стоять у царского трона с обнаженным государевым мечом. А когда к власти пришел Василий Шуйский, стал служить верой и правдой новому государю.
Радоваться бы царю Василию, что у него на службе такой верный и умный сторонник, но алчная и завистливая душонка старика не могла вынести Скопина. Василия в нем раздражало все: и богатырская стать, и ум, и уважение к нему людей, которое тот уже снискал за свою добропорядочность. А когда Шуйский видел, что Мария, его красавица-жена, только находилась рядом или, не дай Бог, разговаривала с Михаилом, то он терял покой. Тогда его раздражало все, он не находил себе места.
Умом он понимал, что все притязания к племяннику беспочвенны, а вот душа его не принимала. Видимо, осознавая свою дряхлость, невозможность дать своей молодой жене то, что дал бы ей в любовных утехах молодой супруг, Василий завидовал здоровью и красоте Скопина. В нем он почему-то видел соперника во всем. Он хотел бы быть таким же здоровым, красивым, умным и спокойным, но, увы, был неказист, дряхл, и его удел – завидовать и ненавидеть. Была бы его воля, он сегодня же услал бы этого юнца воевать куда-нибудь подальше, в Сибирь. Но за какие провинности? Что люди скажут? Своего племянника даже не пожалел. А как же клятва, которую давал в Успенском соборе? Ведь его же никто за язык не тянул, а теперь своим обещанием перед Богом и честным народом он связал себя по рукам и ногам.
Настроение заниматься бумагами у царя пропало. Он заметался по спальне, хватая грамоты, пытаясь вникнуть в их содержание, но не мог сосредоточиться. Его подслеповатые глаза слезились, руки от волнения тряслись, в голову лезли всякие мысли: «И как я толком не подумал, что назначил воеводой в Путивль князя Шаховского, самого ближнего сторонника Гришки Отрепьева! Вот, сволочь, как втерся ко мне в доверие, острог по нему плачет, а я его воеводой назначил! Ох, подлец! Чует мое сердце, смуту там затевает! И как я не продумал? – корил себя Шуйский, – ну да ладно, может все обойдется. Вернется Шаховской, а там поглядим, что с ним делать».
Василий в сердцах резко смахнул со стола грамоты, которые шли царю со всех концов Российского государства. Их необходимо было читать и по каждой принимать меры или хотя бы отписать. Нужно было себя утверждать, показать
