по кабинету, поглядел несколько раз в окно, размышляя о чемто, но вскоре спохватился:
– Сегодня я пригласил думных бояр на совет, скоро уже собираться будут. Ты, Дмитрий Иванович, не уходи. Сегодня, братец, я чувствую, разговор с боярами будет нелегкий.
После полудня в Грановитой палате собрались думные бояре. Они чинно расселись по лавкам, разделившись на два лагеря, сторонников и противников Шуйского. Противные стороны буравили друг друга обжигающими взглядами. Федор Иванович Мстиславский шептал на ухо Дмитрию Ивановичу Шуйскому, показывая глазами на Василия Васильевича Голицына и Захария Федоровича Ляпунова:
– Совсем бояре совесть потеряли, твердят одно везде против царя: самовыдвиженец да самовыдвиженец. Я уж им говорил: отступитесь, бояре. Сами ведь на площади крикнули Василия Ивановича.
Дмитрий Шуйский молча слушал, почесывая бороду, затем, усмехнувшись, молвил:
– Ничего. Дай срок! Придет время, они у нас в Приказе тайных дел по-другому заговорят.
Василий Голицын, пихнув под бок Ляпунова, тихо сказал:
– Вон уже Федор Иванович на нас с тобой брату царя жалуется. Говорил я тебе, Захарий, перестань языком трепать. Неровен час, выгонят наши с тобой семейки из подворья и сошлют в Сибирь. Вот там я и посмотрю, какие ты будешь песни петь про самовыдвиженца.
Захарий испуганно завращал глазами, начал озираться по сторонам.
– Вот-вот, трепать языком поменьше будешь, – язвил, усмехаясь, Василий Васильевич.
Шуйский наклонился над столом, внимательно рассматривая кучу грамот, которые только что принес гонец. Царь, казалось бы, не обращал внимания на то, что происходит в палате, но его чуткое ухо ловило каждый звук, каждое слово, которое произносили бояре.
И вдруг, по неосторожности, среди противников Шуйского громко прозвучало слово «самовыдвиженец». В кабинете царя наступила гнетущая тишина. Василий Шуйский поднял голову, лицо его побледнело. Он внимательно вглядывался подслеповатыми глазами в бояр, пытаясь понять, кто же это так дерзко произнес ненавистное ему слово. Бояре опустили головы, некоторые даже втянули их в плечи, стараясь не встречаться с взглядом государя. Всех страшил гнев царя.
Наконец, Василий Шуйский с трудом произнес, превозмогая комок обиды, который встал у него в горле:
– Что ж вы, бояре! Когда было туго, когда поляки вместе с самозванцем привели государство в упадок, вы были рады отдать мне трон! А теперь считаете уже меня чуть ли не самозванцем. Кто вас неволил на Соборной площади кричать мое имя? Могли бы выкрикнуть Голицына или Романова! Зачем просили меня сесть на трон? А теперь треплете языками: «самовыдвиженец да самовыдвиженец»! Вы что думаете, государством править – это шуточки? Вы мне обещали помогать! А кроме разговоров, я пока помощи от вас никакой не вижу. Наступил час наших испытаний! По всей России чернь, работные люди, крестьяне поднимаются против нас и хотят идти на Москву, чтобы опять поставить
