масляных красок, скипидара и льняного масла; голова двуликого Януса в буклях шевелюры; крохотная статуя Аполлона; незамысловатая лепнина из гипса, развешанная по стенам вразброс и напоминающая музейные экспонаты, забытые здесь каким-то исследователем древностей.
Запомнились первые карандашные рисунки этих самых гипсовых фигур, где обязательно нужно было передать фактуру материала, соблюсти пропорции, отчетливо обозначить тени и блики. Запечатлелось присутствие Павла Петровича за спиной, который ничего особенного не требовал, только находил и просил исправить допущенные ошибки, тем самым подталкивая начинающего художника к достижению настоящего совершенства.
Уже через несколько месяцев после начала занятий Никита почувствовал, что многое может нарисовать так, как нужно, как этого требуют древние правила, разработанные еще Леонардом да Винчи.
В конце года на занятия к молодым художникам пришел симпатичный старик – их первая живая модель. Его усадили на деревянный подиум, осветили с боков двумя софитами, дали в руки книгу. Портрет старика нужно было нарисовать за три сеанса. Никита нарисовал за два и, как ему показалось, лучше всех. Но когда Павел Петрович поставил все рисунки в ряд на полу возле живого оригинала, и Никита сравнил свой портрет с остальными, то вдруг обнаружил, что его работа выделяется только одним своим качеством – исключительной бледностью тона, а, следовательно, невыразительностью. Хотя Никита соблюдал все каноны карандашного рисунка, и, как положено, самым ярким местом на портрете сделал зрачки старика, все равно старик не выглядел так живо и естественно, как на портрете Валерки Филиппова. К тому же правая щека старика на рисунке Никиты явно перевешивала левую. Теперь, когда рисунок стоял в одном ряду с другими, это бросалось в глаза. Никита ожидал, что Павел Петрович обратит внимание на эти промахи, но он почему-то сказал:
– Для первого раза неплохо, – и ласково похлопал Никиту по плечу. – Не будешь спешить, все у тебя получится.
И Валерке Филиппову он сказал почти то же самое, только немного другим тоном, и Нинке Наумовой, и пенсионеру Бушуеву, который занялся живописью от скуки и любил поразмышлять об искусстве вообще.
Первое время в изостудии Никита по инерции ставил себя выше всех, считал себя самым талантливым и намеревался обязательно доказать это в ближайшем будущем. Ему казалось, что живопись – это его судьба, без живописи он пропадет, а все остальные вполне могут выжить, потому что не дорожат своим призванием так, как он. Валерка Филиппов на занятиях всегда рассказывает какие-то смачные и смешные истории про знакомых девочек, которых у него, по-видимому, пруд пруди. А пенсионер Бушуев тут вообще случайный человек, потому что он уже не успеет, как следует реализоваться… Нинка Наумова в свободное время липнет к парням, которые много старше ее, и делает это так явно, так раскованно, что порой кажется, будто только для этого она сюда и приходит.
