нас в своих комнатах проживали две одинокие бабушки-старушки. Одну маленькую, аккуратную и незаметную бабушку не помню, хотя и прятался в её комнате за стопкой чемоданов. Помню только, как блестели в сумраке комнаты её очки. И куда она вскоре подевалась, оставив нам смежную с нашей большой свою комнату, прояснить уже некому.
Вторую, Анну Григорьевну, запомнил хорошо, как часть моего детства. Сосед Юрка называл её «буржуа», говорил, что у неё есть большой серебряный со вставками зелёного стекла крест, и потому надо её «раскулачить». Себя и остальных пацанов он, видимо, считал пролетариатом. За глаза звали мы её Аннушкой, – и дети, и взрослые. Она любила порассказывать зазевавшимся случайным слушателям о своей жизни. О том, что папа её был капитаном корабля, что она бывала в Финляндии, где квартиры без замков, что все её очень любят и уважают. Она и на самом деле производила впечатление холёной и образованной барыни из «бывших», то есть тех, кто до революции были «белой костью», высокородной элитой. Называла нас с лёгкой издёвкой «хозяевами», – после революции хозяевами жизни в России, видимо, по её мнению, стали такие, как мы – беспородные, необразованные и бескультурные. Восклицала с ироничным восторгом, намеренно «проглатывая» букву «е»: «Хозява пришли!», когда мы с сестрой заявлялись со школы. Матерщины она не понимала. И, когда во дворе около скамейки, на которой она читала газеты, останавливался в поисках собеседника поддавший пролетарий и начинал ей сообщать свою правду жизни на матерном диалекте, она, обращаясь в сторону, как бы к воображаемым свидетелям, бормотала: «Что он говорит? Я не понимаю. Ничего не понимаю».
Так как прожила она в нашей квартире всё время моего детства, то, конечно, успела вкусить все прелести соседства с деятельным не в меру сорванцом. Я несколько раз, – нечаянно, конечно, – покушался на её драгоценную жизнь. Всего и не упомнишь. Вот, например, однажды пинком открыл дверь туалета, так как увидел, что дверь не закрыта на защёлку изнутри. И дверь просвистела в миллиметрах от одуванчиковой головы старушки, поднимающейся с унитаза. Просто забыла закрыться. Или однажды, – так уж вышло, – хорошенько взъёмом ступни приложился футбольным мячом в тот момент, когда Аннушка внезапно распахнула дверь подъезда с намерением выйти во двор. Мяч смачно саданул по косяку рядом с её головой. А мячи тогда были у нас настоящие, из свиной кожи с тканевой подкладкой, с выпирающим соском камеры, уложенным под толстой кожаной шнуровкой. Этот мяч, недавно подаренный мне на день рождения родителями, весил с полкило. Если б я ударил поточнее… Или ещё такой случай. Родственник моего друга Женьки заведовал где-то спортинвентарём и однажды подарил нам по настоящей четырёхгранной спортивной рапире. Моя до сих пор у меня хранится, только войлочную прокладку под защитной алюминиевой чашкой побила моль. Мы тогда фанатели по «Трём мушкетёрам». Надо ли говорить, что шишечки наконечников мы сразу же обломали и заточили кончики рапир? Оружие из спортивного
