и снега нежданный союз.
Как это всё повторяется странно,
словно один нескончаемый сон,
где всё расплывчато, где всё туманно.
Скрипка звучит, ей труба в унисон.
Кто там не спит, утонувший в тумане?
Чей там горит одинокий фонарь?
Темным пятном в голубом океане
птица летит в необъятную даль.
Крикнула что-то – мурашки по коже.
Снег растворяется в сумерках дня.
Как это всё на Россию похоже,
как это всё угнетает меня.
Холоден белый снег.
Холоден белый свет.
Лед – на изгибах рек,
жизнь – на излете лет.
Сердце не даст ответ,
где она – грань утрат.
Вьюга поет с утра,
в окна стучит рассвет.
Все мы из этих мест.
Сердце болит от ран.
Ель на бугре, как крест,
а над рекой – туман.
Здесь не смогла струна
прерванный звук продлить.
В белых снегах страна,
в серых разводах жизнь.
В мире колдобин
В мире колдобин, камней и ям,
где не случается легкой дороги,
я выбираю хорей и ямб,
чтобы привычно шагали слоги.
Слышу я музыку в крике ворон,
где поутру чуть колышутся дали.
Тени от сосен покрыли склон
и в синеве перелеска пропали.
Здешняя живопись – в ликах святых.
Только у Бога просить услуги.
Ладаном веет в просторах пустых
под литургию нагрянувшей вьюги.
Ода болотной ряске
Среди кувшинок, там, где тонут,
шурша от ветра, камыши,
где ива серебром души
заполнила зеркальный омут.
Где сети выкинул восход
на воду цвета киновари,
где песня есть у каждой твари,
а у властителя – народ.
Где ночью омут сердце ранит
своей глубинной чернотой,
и берег округляет грани
вселенной темной и пустой.
Туда притягивает ряска
меня, познавшего успех.
Она, как позабытый грех,
как стыд скрывающая маска.
Мне ряска год от года ближе.
Она затянет боль и страх
и в лилиях, и в камышах,
в Нолинске древнем и в Малмыже.
По всей российской широте,
где тот же цвет и те же краски.
Где дань, увы, не красоте,
а временной болотной ряске.
Город
