не найдя их, раздумал становиться поэтом. Но окружающие об этом не знали. И один из ближайших сподвижников продолжал раскопки. И нашёл где-то на Днепропетровщине детские стихи Лёни Брежнева и даже ухитрился прочесть их с трибуны очередного основополагающего съезда, однако к тому времени Леонид Ильич уже прочно решил стать прозаиком. Но это было значительно позже, а я пишу о том времени, когда Леонид Ильич всерьёз задумался стать лауреатом конкурса мастеров художественного слова.
Надо, кстати, заметить, что в то золотое брежневское время он ещё довольно прилично выговаривал многие слова. Конечно, он уже не мог произнести чётко слово «Египет» и произносил его как «Египа». «Социалистические страны» тоже звучали как «плохие сосиски», а с Азербайджаном была просто беда. Но это слово – «Азербайджан» – не удавалось за всю историю КПСС ни одному из генсеков – от первого и до последнего.
Но в основном то, что говорил Леонид Ильич, понять было можно. А так как он с детства любил поэзию и при этом выступал с многочасовыми докладами на всю страну, то можно понять и его стремление к лауреатству. Кроме того, Леонид Ильич вообще любил в узком кругу почитать вслух стихи Есенина. Он знал довольно много, шесть есенинских стихов, и читал их все шесть долгими зимними вечерами.
Бывало, соберутся члены Политбюро после какого-нибудь пленума, выпьют немного, граммов по восемьсот, а затем Леонид Ильич, если у него хорошее настроение, откроет свой личный сейф и даст подержать ближайшим сподвижникам свои любимые игрушки: звёзды Героя, ордена зарубежных государств, модели машинок, милицейский свисток, который ему подарил Щёлоков, и шахтёрскую каску, оставшуюся от Хрущёва.
Ну, уж потом, когда все наиграются и нахвалят игрушки Леонида Ильича, он их отбирал назад. Бывало даже, что игрушек оставалось меньше, и в последнее время Леонид Ильич завёл амбарную книгу и игрушки выдавал только под расписку.
Ну, а уж потом все садились поудобнее, и Леонид Ильич начинал читать стихи:
– «Ты жива ещё, моя старушка, жив и я, привет тебе, привет».
Причём Леонид Ильич сам себе был и режиссёром и при словах «привет тебе, привет» махал рукой так, будто он сходит с самолёта и приветствует встречающих.
Или он читал стихотворение:
– «Ты меня не любишь, не жалеешь, разве я немного некрасив? Не смотрю в лицо, от страсти млеешь, мне на плечи руки опустив». – При этом он слегка расставлял руки и подёргивал плечами, будто собирался танцевать цыганочку, а ордена и медали начинали позвякивать, как цыганские мониста.
Иногда Леонид Ильич забывал слова, и тогда посылали референта в Ленинскую библиотеку, и тот привозил прижизненное издание Есенина, находил нужную страницу, а Леонид Ильич напяливал на нос очки и, посмотрев в книгу, будил соратников и продолжал читать стихотворение наизусть.
И так он читал первое, второе, третье, а на четвёртом, дойдя до слов «Пей со мной, паршивая сука, пей со мной!», всегда плакал. Он вообще любил собак, и что-то его в этих словах трогало до глубины его генсековской души. Он плакал, прерывал чтение, наливал бокал «Столичной»
