уже не хоронят. Для того чтобы там упокоить мою девочку, нужны были или очень большие деньги, или специальное постановление мэра города. Постановление мэр издал.
Меня везли в отель, который мэрия забронировала для меня и близких. Я просила не ехать мимо обгоревшего Полиного дома, хотя путь от похоронного бюро в город был только таким. Водителю как-то удалось сделать дугу по горным дорогам, увеличив время пути на час с лишним. Или два.
Я вообще потеряла ощущение времени. Обнаружила себя в отеле стоящей на балконе 13-го этажа под моросящим дождем и думала о том, что очень легко сейчас дикую боль прекратить… После падения с 13-го этажа еще никто не выживал.
Дочкина подруга вошла в номер и, наверное, угадав мои мысли, осторожно отвела меня от перил.
Почему-то в мозгу всплыл кадр из фильма «Жестокий романс», когда в Ларису Огудалову стреляет Карандышев и она, умирая, произносит: «Благодарю…». Я бы тоже проговорила это сейчас, если бы за мной пришла смерть. Я бы от души ее поблагодарила!
И еще в моей голове постоянно крутилась песня Меладзе «Небеса обетованные», которую Поля любила: часто слушала, смотрела клип с умирающей девушкой, а я ругала ее: не надо, мол, этого негатива. Песня хоть и красивая, но трагичная, да еще дикий клип с покойной, чья красивая спина в грубых швах, кое-как наложенных патологоанатомами.
Опять обрывки жизни. Мы встречаем на вокзале мою сестру и племянницу. Маме решили о трагедии не говорить, опасаясь, что это может ее убить. Потом ходим по магазинам, выбираем одежду для погребения моей Поли. Юбку, пиджак, туфли, все красивое, дорогое, моей девочке понравилось бы. Примеряю на себя. Не знаю, откуда силы. Я молчу. Благо, от меня никто не требует разговоров. Аня о чем-то тихо говорит с моими родственниками.
Сидим в кафе на берегу моря. Выглядывает солнце, на верхушках легких волн вспыхивают веселые блики, мокрая галька сияет искрами. «А Поля никогда этого не увидит», – думаю я. Потом я часто буду думать так, видя что-то красивое. И даже запрещать себе смотреть на красоту. Но это будет потом.
Утро дня похорон. Вокруг все время какие-то люди, кто-то держит меня за руку, подходят, обнимают, говорят слова соболезнования. Я даже умудряюсь что-то отвечать.
Врачи «скорой», дежурящей у ритуальной конторы, предлагают успокоительный укол. Я отрицательно качаю головой. Я и так в полузабытьи.
Пока ждем священника для панихиды (мне объяснили, что он задерживается, потому что для отпевания в закрытом гробу требуются какие-то особые приготовления), я даже расспрашиваю дочкиных друзей о детях, родителях.
– Поленьке венок на голову надели, ведь она была не замужем, – шепчет мне Аня. Я киваю. Я не могу заставить себя пойти и посмотреть на мертвую дочь. Не могу! Нет, только не это! Как целовать ее холодное лицо, такое любимое, родное. Хочу, чтобы в моей памяти она осталась живой, веселой, смешливой, красивой, какой была.
Приехал мэр, с которым мы давно знакомы. Я подхожу и обнимаю его, благодарю за помощь. Он, кажется, ошарашен. Наверное, в его представлении убитая горем мать должна выть, кричать, бросаться на гроб, биться в падучей. Если бы мне стало от этого легче, я бы
