плакал не переставая. «Как я теперь без нее, как?» – спрашивал он меня. Я молчала. У меня крутился в голове вопрос: «А как я без дочки теперь?». В горе люди эгоистичны, я уже поняла.
Мама и Петр Иванович были счастливы вдвоем – почти три десятка лет. Я не знала другой такой гармоничной пары: они словно вросли друг в друга, точно сложились две пресловутые половинки. У них было тихое спокойное счастье, сотканное из трогательных мелочей. Укрыть одеялом, если кто-то один задремал. Рассказать что-то смешное, подсмотренное на рынке или в магазине. Порадовать потешным сюрпризом в обычный, ничем не примечательный день. У мамы на тумбочке у кровати всегда стояли цветы.
Когда они одновременно вышли на пенсию, то Петра Ивановича, отличного специалиста, то и дело вызывали на работу. Так он и работал еще лет 12 на пенсии. Мама, любительница поспать, всегда вставала чуть свет, чтобы приготовить ему завтрак и поцеловать перед уходом. И даже неизменное от Петра Ивановича: «Что ж ты встала так рано?» тоже было частью ритуала счастливого супружества.
Когда мама стала болеть, отчим взял на себя всю домашнюю работу. На даче Петр Иванович засеял участок между деревьями густой травой, чтобы мама могла ходить босиком, пока он работает в саду.
Были бы они так же счастливы, если бы встретились в ранней молодости, растили детей? Не знаю. Знаю только, что у мамы с моим отцом, который умер в 45 лет, не было таких трепетных отношений. Она называла его полным именем «Виктор», а Ивановича без капли насмешки «чудо мое». Они встретились, когда дети стали самостоятельными, и никто не претендовал на их внимание, на их заботу. Они жили друг для друга. Подруги, которых у мамы было много, ей, понятное дело, завидовали. Любая из них тоже хотела бы такого мужа. Но такой был только у моей мамы. Иванович шутил, когда мама с подружками собирались на девичники, называя их «бабешниками»: «Какие девишники? Тоже мне девочки! Вы же все бабки!».
Но больше всего они любили тихие вечера вдвоем. Приготовят что-нибудь вместе, красиво накроют стол, нальют в маленький графинчик домашнего вина и говорят, говорят друг с другом, и все не наговорятся. Когда приходили гости, принимали радушно, но чувствовалось, что не могли дождаться, когда гости разойдутся и они останутся вдвоем. Читали одни книжки и смотрели одни фильмы. И вот теперь Петр Иванович потерял свою драгоценную половинку.
Я снова сидела у гроба, на этот раз открытого. Не узнавала в этой враз постаревшей женщине свою красивую даже в преклонном возрасте маму.
Она не успела даже сказать мне слов утешения, не узнала, как погибла ее внучка, не прочувствовала всего ужаса горя…
Долго ехали в катафалке на новое загородное кладбище. Мы с сестрой прижались друг к другу и взялись за руки. Мамина подружка, которую я всегда немного недолюбливала за резкость, за то, что могла рубануть сплеча какую-нибудь неприличность, как говорится, что в голове, то и на языке, тоже влезла в катафалк и уселась у гроба. Она и теперь выдала:
– Да, Вероника, изменилась ты, постарела, что ли…
– Ты думай, что говоришь! – шикнула
