для здоровья, так и для всего остального. Молодые напористые телеведущие наперебой и взахлеб вразумляли нас, зрителей, и призывали ужаснуться тому, как бессмысленно и бездарно протекает наша единственная и неповторимая жизнь. Приводилась весомость мгновения, минуты, не говоря уже о других, более крупных бесценных и безвозвратных отрезках.
Эту передачу я зачарованно просмотрел до конца и расстроился основательно. Я вынужден был признать, что отношусь к числу тех невежд, кто безоглядно транжирит столь драгоценное свое состояние. Я, конечно, имел в виду только то время, которое находилось в моем полном и непосредственном распоряжении, то есть, исключая время работы: там подход к его оценке особый, и не оно являлось причиной моих сокрушений.
Я вспоминал, как проводил свои отпуска, субботы, воскресенья, и мне становилось не по себе. Я свободно мог оказаться отрицательным персонажем этой поучительной телетрансляции. После нее я стал как-то побаиваться полагающихся мне дней отдыха и заранее начинал мучиться над вопросом: как следует поступить в этот раз, как опять не опростоволоситься, как сделать неотвратимый досуг насыщенным и полезным? Охота? Рыбалка? Посещение библиотеки? Кино? Стадион?.. Все, что ни приходило на ум, казалось слишком обыденным, чем-то не тем, что нужно мне, человеку теперь просвещенному, человеку, которому посчастливилось наконец-то прозреть, осознать глубину своего прозябания.
Следует, правда, отметить, что ведущие не относили те же, скажем, стадион или библиотеку к числу осуждаемых увлечений, а про охоту и про рыбалку прямо так и сказали, что по сведениям, дошедшим до нас из глубины далеких веков, время, проведенное на этих мероприятиях, боги даже не засчитывали в счет отмеренной жизни.
Но мне уже хотелось чего-то большего, чего-то такого, что не только было бы оправданным в текущий момент, но и в какой-то степени восполнило бы мои прошлые промахи и упущения.
Удовлетворить, однако, мои такие запросы оказалось непросто. Чего бы я не придумывал, все мне казалось незначительным и наивным. Я ломал голову в размышлениях, путался в вариантах и их комбинациях, но ни на чем не мог окончательно остановиться. Наступали свободные дни, и все проходило так, как обычно – самотеком, о чем я в дальнейшем опять сожалел и долго терзал себя думами о новых утратах. Дело дошло до того, что нерабочий день страшил меня так, будто мне предстояла изощренная пытка.
От этих гнетущих страданий избавил меня неожиданно человек, не связанный ни с медициной, ни с журналистикой – мой дядя, Алексей Васильевич, бывший военный летчик истребительной авиации. Прожив трудную, полную опасностей жизнь, он относился к ней философски.
– Плюнь ты на свои заумные штучки-дрючки, – авторитетно произнес он, выслушав мои тоскливые откровения. – Живи, как живется, радуйся тому, что имеешь и не бери себе в голову лишнего!..
Удивительно,
