в этой финальной сцене… Жаль, что я не смогла досмотреть до конца.
– Вбивание кола? Волосы дыбом.
– Ну вот, ты почувствовал. Но как все необычно. Видел, какой неожиданный поворот камеры… кажется, будто тени надвигаются и сейчас поглотят тебя. Ничего подобного раньше не видела. Не знаю… может, в нем что-то и есть.
– Диалоги какие-то мертвые.
– Ужасные. Но ты бы не обратил на это внимания, если бы видел кадры в спальне чуть раньше. Соблазнение по-вампирски. Очень живо. Я была готова поклясться, что там снят настоящий половой акт. Что-то есть в этом странное. Я хотела посмотреть еще раз, но не нашла. В любом случае непонятно, как им удалось протащить это через цензуру в те времена. Снято где-то в тридцать седьмом – тридцать восьмом. В главной роли Ольга Телл. Могла стать Гретой Гарбо[71] своего времени. Не знала, что она снималась во всякой дряни.
– Дай посмотреть эти постельные сцены, – сказал я. – В чисто познавательных целях.
– Не повезло тебе, любовничек. У меня эта часть сгорела. – Клер посмотрела на пленку и покачала головой. – Это уже в проектор не поставишь. Даже и перематывать не буду. – Она сунула пленку в коробку и отряхнула над ней ладони. – У нас есть кое-что получше.
Клер принялась заправлять в проектор новую ленту, а я спросил:
– Если это такое дерьмо, то почему французы сходят по нему с ума?
– Французы! – Клер рассмеялась. – Ты говоришь о двух моих заезжих друзьях и, может, о двух-трех их приятелях с Левого берега? Вероятно, круг почитателей Касла ограничивается ими. Во Франции, конечно, это уже будет «течением».
– Ну а почему тогда они говорили, что это важно?
– Защитная реакция. Так уж лягушатники относятся к американскому кино. Они не могут просто смотреть и получать удовольствие, потому что, будь это смешно, здорово или умно – все равно сделано жадными до денег, тупыми обывателями. Если уж им это нравится, значит, оно непременно «важно». Вот и придумывают многословные теории.
Мне хотелось узнать кое-что еще, но Клер уже проявляла нетерпение. Она подготовила «Двадцатый век»[72] для установки в проектор и сказала, что пора перейти к «настоящему кино». И мы перешли. Но у меня сложилось твердое убеждение, что она торопит нас вперед, к другим вещам, изо всех сил стараясь выкинуть из головы «Пир неумерших». Интересно почему, спрашивал я себя. А как быть с ее странной неопределенностью относительно Касла? «Может, в нем что-то и есть…» Слово «может» было отнюдь не из ее словаря. Обычно она выносила фанатичные и безапелляционные суждения, всегда доверяя первому впечатлению.
И еще одно, чего нельзя было просто так сбросить со счетов. Мы сидели и вовсю смеялись над коротким, круто замешанным фарсом Говарда Хоукса, но я ни на минуту не забывал, с какой неохотой Клер оторвала взгляд от кадров о кровожадном вампире, как она отмахнулась от меня, чтобы снова во все глаза впериться в экран. Что такого недоступного моему взгляду увидела она в этом до ужаса заезженном образце творчества Касла?
День
