торопливо направился в сторону Бирона и раскланялся пред ним.
Герцог ответил ему гордым наклонением головы и не удостоил его ни одним приветливым словом. Бирон не любил саксонского посланника и не скрывал своего враждебного чувства к нему.
Линар, зная, что за ним следят несколько внимательных и опытных глаз, ловко лавировал между приглашенными и, останавливаясь с одними и на ходу раскланиваясь с другими, незаметно дошел до укромного угла в тени глубокой оконной амбразуры, где, прижавшись к мрамору подоконника, стояла Адеркас.
– Что нового? – тихо шепнул ей Линар.
Она незаметно передала ему в руку искусно сложенный тонкий листок бумаги.
– О вас… ничего не известно? – так же тихо произнес граф.
– Известно все то же, что и прежде: моя высылка решена бесповоротно.
– И она знает это?
– Да!.. Я вскользь сообщила ей об этом!.. К чему заранее было огорчать ее? Ей и так впереди придется пережить еще много горя.
– Да! Я тоже доживаю свои последние дни при русском дворе.
– Я знаю! – торопливо ответила Адеркас и еще тише прибавила: – Проходите, граф, за нами следят… И – главное – как можно осторожнее поступайте с переданной мною вам запиской… Чтобы никто не заметил, когда вы будете читать ее.
Граф Линар отошел и через несколько минут исчез из зала.
Когда он вернулся обратно, на его лице нельзя было прочесть и подглядеть никакого впечатления. Он казался совершенно спокойным и равнодушным ко всему его окружавшему.
Среди всеобщего почтительного внимания прошла официальная кадриль специально избранных и наряженных пар. Императрица лично приветствовала исполнителей, причем особого ее внимания удостоилась цесаревна Елизавета Петровна. После этого бал принял свое обычное течение.
Первый экоссез прошел довольно скучно, так как был исполнен тоже по назначению и личный выбор танцоров не имел в нем места; только со второго экоссеза начался тот период бала, когда все танцуют по личному вкусу и выбору.
Граф Линар с лицом, совершенно спокойным и, видимо, равнодушным, направился в сторону принцессы Анны и, почтительно остановившись пред нею, напомнил ей, что имеет честь и счастье танцевать этот экоссез с нею. Анна Леопольдовна опять покраснела до корней волос, и внимательный зритель заметил бы на лице красавца-графа выражение глубокой досады за этот почти детски наивный румянец.
«Никакой выдержки!.. точно школьница какая!» – досадливо промелькнуло в его уме при взгляде на пылавшее лицо принцессы, а затем он, подвигая ей стул, осторожно нагнулся к ней и тихо, едва слышно проговорил:
– Овладейте собой!.. За нами зорко следят!..
– Я ничего… я спокойна! – едва могла произнести принцесса Анна, так было сильно овладевшее ею волнение. – Вы… прочли мою записку? – спросила она во время легкого тура.
– Конечно!
