Хорасана. К тому же сама личность Язида подавала повод к наивысшему возбуждению. «И мы должны, – восклицал Абдулла Ибн Омар, – присягнуть этому, окруженному вечно обезьянами и собаками, попивающему вино, а зачастую совершающему наипостыдное? Что же мы ответим Богу?» Таково было всеобщее настроение в Медине. Поэтому Мерван, когда Му’авия сообщил ему о своем намерении, с ужасом предостерегал и умолял халифа отказаться от своего первоначального плана. Повелителю могло весьма легко показаться, что совет дан был небескорыстный. Один из старейших среди всех живущих еще Омейядов двоюродный брат Османа мог и сам считать себя за наиболее подходящего на этот высший сан. Халиф сменил его немедленно же с наместничества в Медине и сам отправился в сопровождении тысячи отборных всадников в град пророка. Но лишь только успел он прибыть, как четверо, недаром боявшиеся насилия, убежали в Мекку, надеясь найти защиту и безопасность в пределах священного округа. Му’авия, однако, нисколько не стеснялся, не располагая воздерживаться от достижения раз задуманного им предприятия ради какого-то уважения к предписаниям веры, и преспокойно потянулся вслед за ними. Когда попытки подарками и обещаниями склонить их на свою сторону не удались, он объявил окончательно, что акт присяги будет совершен у самой Кабы, а возле каждого из недовольных поставлены будут по двое бедуинов с мечами наголо. Кому же вздумается не соглашаться, тот немедленно будет изрублен на куски. В мечети халиф поднялся на кафедру и потребовал формально от соединенной общины поклясться в верности Язиду, а затем добавил: «Глядите, люди эти, князья, лучшие среди правоверных – без них не начинается никакое дело и без совета их ничего не решается, – они только что согласились поклясться Язиду в верности. И вы поклянитесь ему же во имя Господне». Те четверо, понятно, и слова не проронили, видя кругом обнаженные мечи. Не было никакого сомнения, что Му’авия преспокойно исполнит свою угрозу, нисколько не стесняясь святостью места. Их примеру последовали и мекканцы. А когда на возвратном пути халиф остановился в Медине, точно так же никто из набожных не осмелился там упорствовать долее. Таким образом, Язид был признан официально, во всех провинциях, законным наследником престола после того, как и в давно успокоившемся Египте все обошлось мирно. Будущность показала, однако, что вынужденная присяга имела лишь цену чистейшей формальности.
Му’авия скончался в Раджабе 60 (апрель 680[18]), окончательно состарившийся и пресыщенный жизнью. Им оставлено было нечто вроде политического завещания. Если только оно подлинное[19], можно его сравнить, судя по многим местам, с вещим взором, проникающим в будущее. Положим, даже менее проницательный человек, чем умиравший халиф, легко мог прийти к тому же самому заключению, которое выступает так резко в посмертном завещании: оно предостерегает будущего повелителя от двух личностей, которые, действительно, назначались судьбою поднять
Точное число не установлено определенно. Мнения наилучших авторитетов не сходны и колеблются между 1 и 15 (7 и 21 апреля); первое указание наиболее вероятно. Также не вполне выяснен возраст, которого достиг Му’авия. По-видимому, он умер в преклонные годы старцем 70–80 лет.
В подлинности этого акта рождается большое сомнение, ибо в нем находится следующий период: «Обходись с большой бережностью с людьми Ирака, и если они потребуют от тебя хотя бы и каждодневной смены наместника, исполни согласно их желание. Легче сносить перемены в управлении, чем увидеть сразу 100 тыс. мечей обнаженных» Подобная речь была не в духе Му’авии. Никогда он не вздумал бы отозвать своего Зияда либо Убейдуллу лишь потому только, что они исправились иракцам. Период этот, а вероятно и все завещание, есть про рочество по дальнейшим событиям.
