просто ждало своего часа, чтобы как-то проявиться внешне, а пока, неуловимое для окружающих, действовало скрыто, изнутри, не давая смущаться и краснеть, словно шепча ей: «Мы с тобой еще и не о таком думали…»
Оттого, однако, что человеку, склонному к рефлексии, становятся предельно ясны мотивы собственного поведения, они не становятся таковыми для окружающих; и потому Яна неизбежно ощущала себя периодически пресловутой белой вороной – даже и на филфаке, даже и тогда, когда никто ничего не говорил ей – для чуткой и обладающей обостренной интуицией Яны было достаточно одного лишь молчаливого наблюдения за жизнью других, чтобы затем сравнить себя с ними и несколько смутиться.
Но в XXI веке едва ли может явиться на свет книга о противостоянии личности и общества – несмотря на то, что такие попытки осуществляются; не может потому, что общество теперь состоит из тысячи различных типажей, сочетает в себе их все, и только подросток может чувствовать себя лишним, непонятым, не таким, как все; даже Яна, безусловно сознавая, что во многом кардинально отличается от всех ее знакомых (она отличается даже от однокурсников неким презрением к излишней важности и неизбежной мышиности всего, что связано с филологией), всё равно не считала себя особенной – поскольку знала, как много умещается под московским небом совершенно разных людей.
Стремление к обществу потребления, ощущение его где-то рядом. Детская неразборчивость и очарованность блеском рекламы.
Недостижимая игрушка за стеклом на витрине.
Нет массового потребления, нет болезни, о которой пишут западные авторы. У нас – только путь к ней, желание обладать, и в этом борьба, и в этом трудности, лишения, и это всё – простое желание быть счастливым, гонка за счастьем, гонка человека, ещё не уставшего от этого счастья, не привыкшего к нему.
Нам рано читать Паланика. Мы не найдём там себя.
Мы работаем на никчемных работах, получая копейки, выживаем от пятницы к пятнице, листая смешные мемы, потому что мы шутим над собственной бедностью. Шутим над одиночеством, холодом, темнотой. Так хотим благополучия, стабильности, солнца, тепла. Так хотим – но хотим ли? Но хотим ли – в душе?
Как нам противны разговоры о душе! Как нас тошнит от вопросов экзистенциальных, как мы устали! – Нам бы только в гамак, к океану, да коктейль со льдом. К черту всю философию, филологию, Достоевского, мы и слышать не можем этого имени. Что нам душа, если дырка в пальто и сугроб выше крыши?
Нам рано читать Паланика. Мы не поймём и поймем его. Согласимся и нет.
Мы почувствуем противоречие.
Да, мы знаем: и нáс опьяняет реклама, и нáм диктуют, как жить, и нáс соблазняют, заманивают, дразнят, заставляют стремиться к материальному благу. – Только нам это:
1) в радость, поскольку не обладаем ещё и имеем мечту;
2) нипочем, ведь мрачно уверены, что не ждёт ничего хорошего, что оно – не про нас.
