и, поменяв местами чизкейк и пончик, проделала то же самое, что и ее подруга. После этого обе, смеясь, уселись, придвинувшись поближе к столику, и вторая девушка взялась уже было за маленькую серебряную ложку, как тут первая о чем-то ее попросила. Через секунду до Яны донеслось: «Нет, не так. Сделай, чтобы было видно только кофе, мои волосы и часть лица, губы, подожди – я повернусь в профиль. Свет нормальный? Да, и чтобы чизкейк попал в кадр частично, не весь, а только его широкая часть… Постой, я пододвину…»
Точно очнувшись, Яна отвернулась, наконец, от девушек за соседним столиком, чьи действия не вызвали у нее ровным счетом никаких эмоций, и сделала глоток горячего кофе.
Проспав в ту ночь около трех часов, Яна, однако, чувствовала себя полной сил; за стеклянной стеной перед ней давно уже было не зимнее синее утро, а далекая осень прошлого года, постепенно совершающая путешествие и превращающаяся в зиму нового года, затем весну, недавнее лето и, наконец, медленно подбирающаяся к синему московскому утру и сидящей в кафе Яне. Одновременно с воспоминаниями о последнем годе, Яна думала о дне, который был совсем недавно, – о вчерашней субботе. Оба воспоминания, одно обширное, другое короткое, были непосредственно связаны между собой.
Яна вновь представила себе предыдущую ночь и следовавший за ней день. Она подумала о сообщении, которое разбудило ее вчера вечером, в половине шестого, будто бы через секунду после того, как она, взволнованная и не спавшая ночь, смогла наконец уснуть; о том единственном слове, которое было в сообщении. Яна подумала, что это слово охватывает собой и завершает всё ее второе, обширное, воспоминание; что теперь, после того слова, оно и вправду стало воспоминанием, между тем как еще последней осенней ночью было совершавшейся и незаконченной историей.
Казалось, целая вечность прошла с той осени, когда эта история началась.
Был третий курс, неумолимо приближался конец первого семестра. Старый гуманитарный корпус стоял призрачным кораблем среди ветров и туманов, омываемый дождями, мигая большими окнами сквозь постоянную ночь; однокурсники Яны курили на мокром темном крыльце, и туман смешивался с дымом их сигарет; казалось, каждый из них повзрослел за те два года на целый век; изредка проходили мимо них некоторые знакомые Яне преподаватели – их лица остались неизменными, такими же, как и далекой осенью, когда Яна впервые познакомилась с ними; время для них будто бы замерло, чтобы обрушиться вдруг в один момент – через месяц, год или десяток лет, и ураганом сбить с ног. Главное здание мерцало вдалеке за силуэтами голых черных деревьев; каркали, будто в лесу, вороны. Таким был тот далекий день, тот неуловимый момент, когда всё вдруг стало меняться.
Остался запах сигарет, смех однокурсников, серьезные лица преподавателей, остался звенящий и несмолкающий голос Лизы где-то рядом, – но всё, даже сам воздух, вокруг Яны с того дня навсегда стало другим.
Два
