открытку, что «внука» прислала когда-то, в нежном возрасте, когда «в разум» еще не вошла. И спрашивает горестно: «Неужели от меня воняет?»
Я осторожно тяну носом и прячу глаза. «А дальше что было?»
«Ну, просидела это я всю ночь на стуле. Сердце колотится. Прислушиваюсь. Маринка за стеной не спит, видно, меня стережет. А Лидка с хахалем туда-сюда снуют. Да обронили раз что-то тяжелое. Уж не топор ли?.. Я с жизнью стала прощаться… Сижу, молюсь, да уж скорей бы, сил никаких нет…
Я ведь не умереть боюсь. Я, грех сказать, укакаться боюсь перед смертью. Подругу мою хоронили, так невестка страшно ругалась, что прибираться за покойницей пришлось. Уж и так костерила ее, свекровку свою, и эдак, да при ней же, при покойнице. И людей не постеснялась, что помянуть пришли. Стыд какой…» – баба Настя вытирает глаза скомканным грязным платком, промокает каплю, что поминутно виснет на носу. Прячет платок в карман.
«И чем же дело кончилось?»
«А ничем. Светать стало. Ставни щелястые, я и увидела. Но как ни силилась, больше не слышала ничего. Не решились что ли?.. Може, на другой раз отложили?..»
«Да что-о вы-ы, – с горячностью тяну я, – да вам показалось! Чтобы Лида такое задумала, да никогда не поверю!!!» – уже кричу на ухо старушке, видя, как мучительно старается она меня услышать.
Бр-р, ужас какой! Такое навоображала! Мне вот тоже кажется временами, что директор на меня дуется, уволить хочет. А после выясняется, что у него было простое несварение желудка, или что с женой поругался, или голова болела – да мало ли что! А я, глупая, на себя все перевожу, переживаю.
Но память услужливо выдает рассказ мужа, как в его родной деревне старушку уморили. Тоже решили, что зажилась мать. Заперли ее в холодной комнате и есть-пить перестали давать. Очевидцы вспоминают, как же она, бедная, кричала! Несколько дней, может, даже целую неделю. А после хоронили как ни в чем не бывало.
«И что же, все об этом знали?!» – спрашиваю возмущенно у мужа.
«Догадывались…»
«И ничего не предприняли?!»
«А что тут можно сделать? Попробуй, докажи. Чужая семья потемки…»
Это была последняя встреча с моей старушкой. После уж мы не виделись. То есть я видела ее, но в узком окне их веранды, которое выходит в общий двор. Баба Настя больше не выходила на улицу, видно, сидела взаперти. Завидев меня, она махала сухонькими бледными ручками и, как рыба в аквариуме, беззвучно открывала рот. А я? Что делала я? Старалась проскользнуть незаметно и загодя для этого вынимала из сумки ключи.
А потом баба Настя умерла. Я узнала об этом, когда Лида принесла поминальный гостинец – конфеты и печенье. «Отмучилась» – сказала я от сердца. «Да пусть жила бы еще, никому же ж не мешала» – вяло, будто меня, да и себя тоже в чем-то убеждая, сказала Лида и горестно скривила накрашенный рот. «Да что ты, – возразила я, – хорошо же пожила, 92 года, слава Богу, куда ж еще мучиться!» Мне совершенно искренне хотелось ее утешить. Да и не верила я,
