И хоронил их, если надо.
А еще, одевшись представительно, ходил в присутственные места, к власть предержащим – просить, чтобы помогли организовать ночлежку. «Зима же впереди, они ж погибнут все!.. У меня там такие ребята, жалко же их! Один – поэт, другой – отличник, с медалью школу закончил. Все – сироты! У них мошенники квартиры отжали, вот они и оказались на улице. А один кредит в банке взял, да бизнес у него прогорел, на улице парень оказался – хороший парень!..» И заглядывал, заглядывал в сухие чиновничьи глаза.
А свирепость? Ну да, есть несколько слов, которые моментально выводят его из равновесия. Сталин, например. Подонок и душегуб. А его нынче чуть ли не в герои – войну, мол, выиграл. Вот тут уж директор буквально взвивается. Криком кричит. И с цифрами и фактами пытается доказать, что не может быть национальным героем субъект, вырезавший цвет нации, весь генофонд огромной страны. И долго, долго бушует, даже и с «картинками». И за сердце хватается.
Или вот еще не любит, когда хвалят его. День рождения. Народищу полон зал. Стол сервирован с размахом. Выбор блюд и спиртного неописуемый. Первый тост, второй. Ну, третий. Он уже морщится и глаза в сторону недовольно скашивает. А потом срывается. И тогда уж гости, так неосмотрительно проливавшие елей, узнаю́т его совершенно с новой стороны. Говорят, в последний раз и посуда со стола летела. Мы-то, тертые калачи, исчезаем при первых же признаках грозы.
А потом наступает пора покаяния. Для нас блаженная. И очень уж трудно тут не воспользоваться моментом, не принять вид оскорбленной добродетели…
Ранняя осень. Окна открыты. Слышу со двора нежно-переливчатое «гули-гули-гули…». Свешиваюсь из окна второго этажа. А это директор, – как всегда, в крахмально-свежей рубашке и безупречной обуви, – подманивает воробьишек. Они прилетели виноград клевать, да испуганной стайкой шарахнулись при его появлении. «Гули-гули-гули», – воркует директор, а потом все еще полным нежности голосом велит дворнику снять весь виноград и забросить его на крышу трапезной. «Птички будут прилетать сюда и кушать виноград», – говорит он, и лицо его так и светится счастьем.
«Блажен, иже скоты милует», – растроганно вспоминаю я слова притчи.
И тут же вполне прозаично думаю о том, что, может, и нас помилует да возьмет наконец кухарку в трапезную. Чем мы, в самом деле, хуже скотов?
Шура
В последнее время мы с мужем, что называется, «взрываем зону комфорта» – пытаемся поместить себя в далекую степную деревню, в отчий дом мужа. Там нет городской сутолоки, там задумчиво шумят гигантские деревья, солнце садится в розовые облака, а воздух тих и свеж. Там хорошо. Но я не об этом.
Едем мы однажды в электричке, прикидываем, на какое дело набросимся прежде всего по приезде. Дом старый, и дел так много, что мы с мужем похудели и уже почти перестали спать, обдумывая, как все лучше устроить. Конечно, деревня и только деревня – предмет наших разговоров. А тут Шура. Смотрит радостно ясными своими светлыми глазами, думает,
