и еще какие-то вооруженные люди. Спрашивали, нет ли станичников своих, хуторцев, земляков.
Не верится глазам! Да красные ли это? Может, снился только сон? Пришли и не убивают? Что же означали наши нескончаемые разговоры о большевистских зверствах, расстрелах, вырезанных на голом теле лампасах и погонах?.. Неужели лгали? Кто же эти люди, с которыми я дрался два с лишним года и которых видел только коротко в бою, да разве еще жалкими пленниками, трофеями боев? Что они думают, во что верят? Да и верят ли?.. Вот они лежат, тихие, усталые. У моего соседа такое хорошее честное лицо и глаза, которым должна быть противна кровь. Быть может, они не так уж плохи?
С языка готовы сорваться сотни вопросов. Я говорю своему соседу:
– Странно… Ведь я, в сущности, воюя с большевиками, не видел настоящего большевика. В бою ведь не видно человека. Что вы за люди?
– Мы – звери, кровопийцы, убийцы…
– Да, так о вас я слышал. Ну, вот вы. Вы что делали в красной России? Вы простите меня за эти вопросы. Но вы мне задали загадку, вы разочаровали меня, если так можно выразиться.
Сосед рассмеялся, но потом сказал:
– Что ж, давайте поговорим. Спрашивайте, что вас интересует.
– Вы были офицером в нашей старой армии?
– Нет, не был. Я находился за границей в университете.
– А в Красной армии что делали?
– Я сотрудник политического отдела тридцать третьей дивизии.
– Это что за учреждение?
– Извольте. Мы ведем войну за определенные идеалы, смысл которых и значение понимает пока маленькая частичка России. А победить нужно. Теперь или опять очень нескоро. Ведь люди вовсе не так умны, чтобы понимать должное и справедливое. Для этой победы мы создали многотысячную армию из простых русских людей, умеющих стрелять, окапываться и прочее. Но этого мало. Мало научить человека стрелять, нужно еще внушить ему необходимость при данных условиях этой стрельбы. Он стреляет во имя революции, следовательно, его нужно сделать революционером, нужно окрылить его душу порывом, зажечь огнем ярким, заставить его видеть в красном знамени надежду и отраду. Наш политический отдел ведает политическим развитием армии. Мы учим армию политической грамоте, ибо только грамотный политически солдат может быть революционером. Наша задача, в частности моя, – политическое просвещение дивизии. Это с одной стороны, а с другой – мы являемся политическим контролем над жизнью дивизии. Работа наша очень интересна. Я около года сотрудничаю в тридцать третьей дивизии, и результаты работы нашей очень осязательны. Наши красноармейцы в курсе мировых событий; они разбираются в вопросах политической экономии, для них не секрет законы социальной динамики…
– Да, это большая работа, – сказал я, не скрывая улыбки. – Меня интересует только вот что: солдат Красной армии и солдат белой армии – это ведь люди одной России, одного развития, вернее, одинаковой отсталости, одного психологического уклада. Мне думается, что их умственный уровень не настолько высок, чтобы мировые события, дебри политической экономии, спорные законы социологии и прочие интеллигентские идеи могли
