но вдруг на мои слова, солдат заплакал… По-детски, громко и жалобно!..
– Да чем я возьму, когда обе руки перебиты?!. Ни одной руки не осталось!.. Хлеб не могу ко рту поднести… Лучше бы убили!.. – рыдая, приговаривал раненый солдат.
– Что ты! Замолчи! А то и я тоже зареву!! – и не в силах больше сдерживаться, я тоже громко рыдаю. – Замолчи, замолчи же!.. – говорю я раненому, который продолжал плакать, и присела тут же около него на сено с фартуком, полным хлеба и сахара, который никому не был нужен… Санитары и сестры, которые шли за мной, разливая и подавая чай, сначала стали успокаивать меня, но скоро и сами заплакали тоже…
Прибежал доктор:
– Что случилось? Что с сестрой? – но, увидевши плачущих солдат и сестер, взял меня за руку, поднял и повел в дежурную…
– Не выдержала! Нервы не выдержали… – говорит он, входя в дежурную комнату.
– Милая вы моя, успокойтесь! Мы все можем в любую минуту заплакать и биться головой об стену от этого кошмара… Но прежде всего мы обязаны сохранять полное спокойствие перед этими страдальцами. Это наш долг! Им-то ведь гораздо труднее, чем нам!.. Нате вот, выпейте валерьянки! Вот и легче стало! А теперь, сестра, идите и исполняйте свои обязанности! Сейчас будем отправлять раненых на вокзал.
Доктор вышел из комнаты. Я поправила косынку, фартук, вытерла слезы и пошла опять исполнять обязанности, которые я взяла на себя добровольно перед этими страдальцами, исполнившими свой долг перед Россией, моей Родиной! Никто не обратил на меня никакого внимания, когда я вошла в общее помещение. Все были заняты, как и прежде, и я присоединилась к ним…
Пришел главный врач и сказал:
– Будем отправлять сейчас раненых, но тяжело раненных задержим!
Врачи забегали со списками в руках, отмечая, вычеркивая и указывая, кто остается…
Санитары пришли с носилками и стали выносить раненых на подводы. Кто мог ходить сам, шел, помогая и другим.
Господи! Страшно смотреть на них… Только три-четыре дня тому назад это все были молодые, крепкие, здоровые люди! А сейчас – бледные, едва двигаются, а то и совсем неподвижные и беспомощные… Большинство все же не ждет, пока кто-нибудь из сестер придет одевать его; все пытаются сами надеть шинель…
– Я сам! Спасибо, сестра, – говорит раненый, едва стоя на ногах и надевая шинель. – Вы, сестра, помогите вон тому! Он сам не может. Ранен в руку, и обе ноги отморожены…
– Все вышли? – спросил старший врач, входя в помещение.
– Все, – оглядывая помещение, говорю я. А вид опустевшей казармы страшен: на полу валяются тряпки, обрывки газет, окровавленная марля, большие куски серой ваты, которую подкладывали под раненую ногу или бок!.. Куски суконных шаровар, рукава от рубах, несколько разрозненных сапог. На примятом сене кое-где лежали еще подушки, серые, из солдатского сукна, одеяла… Даже несколько забытых шинелей…
– Сестра Семина, идите домой! Выспитесь хорошенько и с новыми силами приходите, – говорит доктор Божевский. – Я сейчас тоже ухожу
