в одну роту, о чем мы не только мечтали, но и даже попросили об этом командование. К сожалению, у него на это были совсем другие планы.
Когда мы стояли возле палатки дежурного по учебному лагерю, к нам подошел офицер. Позже мы узнали, что это был политрук Чурилов. Он оглядел строй и спросил:
– Из Балахонихи есть кто-нибудь?
– Есть! – радостно выкрикнул я.
Чурилов подошел ко мне, посмотрел пристально и, прищурив глаза, сразу определил:
– Демин! Если не ошибаюсь, сын Петра Александровича?
– Так точно, Демин! – как можно тверже и четче, по – военному, ответил я.
– То-то я смотрю, лицо уж больно знакомое! Ну, вылитый отец! Ты посмотри, где земляка встретил! А я ведь с Петром Александровичем до войны в алебастровой артели работал: он – бухгалтером, я – парторгом, а потом зав. клубом. Ну, как он? На фронте? Хотя, чего я спрашиваю, сейчас все там.
– На фронте. С августа сорок первого. Как ключи передал мне, так сразу и ушел.
– А ты, стало быть, по его стопам пошел? Молодец! Грамотный?
– Так точно! После школы учился в техникуме. Только закончить не удалось.
– Ничего, фрицев прогоним, вот тогда опять за парту сядешь.
Поговорить нам толком не удалось – Чурилова срочно вызвали в штаб. Больше в тот день я его не видел.
На построении нам объявили, кто в какое подразделение будет направлен. Моя фамилия прозвучала в списках первой роты. Я догадался, что без помощи моего земляка здесь дело не обошлось.
«Ну что ж, первая так первая, – подумал я. – Может быть, это даже и к лучшему».
Командир роты сразу же обратил внимание на мой каллиграфический почерк. Этот факт, а еще и моя довоенная специальность – счетовода – предопределили мою будущую нештатную должность – ротного писаря.
Но и это было еще не все. На организационном комсомольском собрании я был избран комсоргом роты.
Теперь с Чуриловым мы встречались почти ежедневно. Я радостно подумал (ах, как я ошибался!), что он «по знакомству» будет делать для меня какие-нибудь послабления. Но все вышло иначе.
Он не только не давал мне поблажек, а наоборот, строго контролировал, как я усваиваю программу обучения, как веду комсомольское хозяйство, как работаю лично я и возглавляемое мною бюро ВЛКСМ.
Я забыл, когда спал положенные 8 часов. Когда мои товарищи закрывали глаза, чтобы увидеть долгожданные сны, я садился в классе и заполнял протоколы собраний и заседаний бюро комсомола, составлял планы работы, продумывал поручения для своих комсомольцев. А кроме того, – списки, списки, списки…
Вся эта бумажная волокита вскоре мне так надоела, что я готов был возненавидеть весь белый свет за свою судьбу, на что не раз жаловался своим товарищам.
Я не понимал, почему Чурилов так излишне строг и за что он постоянно придирается ко мне?
